Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

как дар – из иного активного сознания – творческого сознания автора, и сознание автора есть… объемлющее и завершающее это сознание героя моментами, принципиально трансгредиентными ему самому, которые, будучи имманентными, сделали бы фальшивым это сознание. Автор не только видит и знает всё то, что видит и знает каждый герой в отдельности и все герои вместе, но и больше их, причём он видит и знает нечто такое, что им принципиально недоступно, и в этом всегда определенном и устойчивом избытке видения и знания автора по отношению к каждому герою и находятся все моменты завершения целого – как героев, так и совместного события их жизни, то есть целого произведения. (AE, 12)

В этом состоит то понятие «авторского», которое, согласно Бахтину, всегда лежит в основании диалога и литературного творчества.

Отношение между автором и героем отражает, таким образом, отношение между V и «другим». Это положение «трансгре-диентности» и «вненаходимости» «я» по отношению к другому, то есть тот факт, что «я» находится в одно и то же время внутри и снаружи по отношению к другому, что делает из другого целостность, завершённую и вместе с тем не окончательную. То есть это не внутри самого себя герой может обрести целостность, которая его завершит: она даётся ему скорее сознанием автора, которое «трансгредиентно» сознанию самого героя. Если бы два этих сознания были бы идентичны, а не было бы трансгредиентности одного по отношению к другому, тогда сознание героя было бы ложным сознанием, а целостность – ложной целостностью. То есть, также и для Бахтина роман выражает потребность в целостности, но она, чтобы не быть ложной, должна предполагать вненаходимость, благодаря которой она всегда будет процессуальной и никогда не будет окончательной.

В конечном счёте, эстетические события требуют различия между автором и героем, иначе говоря – между V и другим. По этому поводу Бахтин говорит:

Есть события, которые принципиально не могут развернуться в плане одного и единого сознания, но предполагают два несливающихся сознания, события, существенным конститутивным моментом которых является отношение одного сознания к другому сознанию именно как к другому, – и таковы все творчески продуктивные события, новое несущие, единственные и необратимые. (АЕ_У 78)

Следовательно, в эстетической деятельности, состоящей из единственных и необратимых событий, избыток видения автора по отношению к герою необходим, ибо «вторжение его в этот мир разрушает его эстетическую устойчивость» (AE, 172). Таким образом, для Бахтина именно в романе возникает потребность, чтобы сознание автора не отождествлялось с сознанием героя, но чтобы существовал тот – не отображаемый – избыток сознания автора, который позволил бы ему находиться одновременно внутри произведения и вне его.

В этом смысле правы Катарина Кларк и Майкл Холквист, когда утверждают, что Бахтин отмежёвывается от других теоретиков жанра романа

не только благодаря акценту на дихотомии я/другой как таковой, но и благодаря акценту на неизбежно «авторской» технике диалога и формообразования, позволяющей взаимодействовать полюсам дихотомического отношения при сохранении их фундаментальной разницы… Акт авторства есть основной троп всего творчества Бахтина⁷.

То есть, в соответствии с Бахтиным, автор-творец, конечно, находится в тексте, но, в отличие от своих персонажей, он остаётся невидимым.

Кларк и Холквист, кроме того, подчёркивают, каким образом проблема отношения «я» и другого и «автора и героя» указывает на роль религии, в частности Христианства, в мысли Бахтина: