Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

В работе Из предыстории романного слова³ Бахтин утверждает, что язык в романе не только изображает, но и сам он становится предметом изображения, и этим роман отличается от всех прямых жанров литературного языка (см. ER, 415). Романное слово, являющееся всегда преломленным и самокритичным, имело долгую предысторию, в ходе которой в особенности прослеживается воздействие двух факторов: смеха и многоязычия – элементов, нарушивших стройность мифа о единственном языке. В самом деле, смех, через сатиру и пародию, поставил под вопрос незыблемость единого языка и, освободив «предмет от власти языка, в котором предмет запутался, как в сетях», разрушил «нераздельную власть прямого слова» (ER, 424). Именно с помощью пародирования прямого слова языковое сознание ставится вне этого прямого слова, создавая, таким образом, дистанцию между языком и реальностью. А с помощью многоязычия, в свою очередь, окончательно преодолевается миф о едином монологическом языке, как и миф о слове, претендующем напрямую обращаться к реальности, другими словами – референциализм.

Именно так «вместо единого и единственного замкнутого птоломеевского языкового мира появился открытый галилеевский мир многих взаимоосвещающих языков» (ER, 429). Таким образом, из пародийных и многоязычных форм, зародившись в эллинистическом мире и пройдя через мир древнего Рима, Средневековья и Возрождения, и сформировался современный роман. В этом процессе «романизации», который достигнет кульминации в романе, начиная с Сервантеса и дальше, – слово уже не претендует, чтобы удерживать мир, но открывается ему, уже не претендует, чтобы быть окончательным словом о мире, но всегда ставит себя под сомнение; как следствие, роман никогда не достигает завершённости, но обретает незавершённость.

2. Процессуальность романа

Именно в Эпосе и романе⁴ Бахтин определяет роман как «единственный становящийся и ещё неготовый жанр» (ER, 445). В то время как другие жанры, поскольку они достигли завершённости, представляют каждый собственный канон, «роман не имеет такого канона, как другие жанры: исторически действенны только отдельные образцы романа, но не жанровый канон как таковой» (ER, 446). Это делает из романа единственным «становящимся» жанром, под воздействием которого другие литературные жанры «романизируются», то есть становятся более свободными, диалогизируются, открываются смеху, самопароди-рованию и, в особенности, незавершённости. В конечном счёте, единственный становящийся литературный жанр по своей сути, роман отражает само становление реальности.

Бахтин отмечает некоторые особенности основания романа, которые органически связаны между собой: осуществлённое многоязычное сознание, и тот факт, что образ в романе строится в зоне «живого контакта с неготовой, становящейся современностью (незавершённым настоящим)» (ER, 453). Первая из этих особенностей уже рассматривалась Бахтиным в противопоставлении романного слова слову поэтическому: речь идёт о том, что в романе слово является средством изображения лишь постольку, поскольку оно является и предметом изображения, и что стремление самого романа – воспроизвести многообразие языков и речей. Другая особенность объясняется Бахтиным при помощи сопоставления романа и эпопеи, беря во внимание факты, характерные для этой последней: что её предметом служит «абсолютное прошлое», что её источником служит национальное предание (а не личный опыт), и, наконец, что «эпический мир отделён от современности, то есть от времени певца (автора и его слушателей), абсолютной эпической дистанцией» (ER, 454-55).

Подобные характеристики романа и эпопеи сводятся к такому, более общему, сопоставлению: непрерывность или разрыв между отображаемым временем и временем отображения. В самом деле, в то время как эпопея отображает мир, принадлежащий прошлому, роман изображает событие на временном уровне, идентичном уровню своих современников. Эпическое прошлое – это «абсолютное прошлое», прошлое, от которого мы отделены «абсолютной дистанцией», так как оно несёт в себе ценности, чуждые нам сегодняшним. Этим объясняется тот факт, что мир, отображаемый эпопеей, остаётся в другой временной плоскости – далёкий и вместе с тем недосягаемый. В нём невозможны никакие изменения, ведь это мир завершённый и незыблемый. Только в настоящем происходят изменения, поскольку здесь каждый непрерывно переосмысливает происходящее и даёт ему новые оценки.