Этаж-42

— Прости… не люблю вино… — И одним глотком все сразу. — Прости, дочка.

Собственно, здесь не только его вина, если быть справедливым. Упрекать всегда легко. Пусть другие отвечают. Пусть он, отец, решает, как быть. Сама же тогда зимой разревелась, прибежав с автобусной остановки: «Не хочу видеть его… Его общежития… Руки грубые, мозолистые, лицо красное от ветра…» Теперь папа виноват. Ясное дело! Хотел как лучше… Голубовичи! Одесские мореходы! Флотоводцы! В роду — адмиралы, герои, ветераны… Такое родство не помешало бы.

— Не буду ни тебя корить, ни себя оправдывать, дочка, — захмелевшим голосом произнес отец. — Видать, не угадала ты своего сердца. Не угадала в Петре личности.

— Ты считаешь, что он — личность? — оживившись, спросила Майя.

— Полагаю, да. Умен, напорист, башковит. Такие умеют делать карьеру.

— Я не о том, папа, — болезненно сморщилась дочь. — Вовсе не о том…

— Да, да, я понимаю, — быстро согласился отец. — Вообще тебе, конечно, виднее. Некоторая неотесанность со временем пройдет. — Он вздохнул, и, губы его тронула ироническая усмешка. — Любовь — не пожар, а загорится, не потушишь. — Он подлил ей вина, плеснул и себе из коньячной бутылки. Охмеление всегда вызывало у него желание пофилософствовать. — Лучше жить с любящим, чем просить милостыню у нелюбящего.

— Но ведь он меня любит! — Майя едва не всхлипнула.

— Ну, это ты брось! Любовные страдания тебе не к лицу, Маюша. Уж кому-кому, а тебе грешно роптать на судьбу. — Он почти заискивающе ей улыбнулся. — Если с полной откровенностью, то я не очень верю в твою пылкую страсть к этому Невирко. Такие, как ты, нравятся мужчинам, — он ласково потрепал ее по бледной, мокрой щеке. — А он мужик! Ты можешь влюбить в себя самого принца датского. Не терзайся. Голубович еще покажет себя. Больной, да. Давление, кризы и прочее. Но ведь и докторская у него на носу. А это кое-что значит… Потерпи…

Майя почти с ужасом посмотрела на отца. Он ее не понимал. Или, точнее, не хотел понять. Она говорила с ним о самом дорогом, а он? При чем тут докторская? Какой принц датский?

— Папа, милый, ты у меня чуткий и добрый, — заговорила она, стараясь как можно яснее выразить свою мысль. — Все было ошибкой. Я поняла… Может, поздно… Но я поняла… Игорь — хороший. Умница, верный товарищ… Я не хочу его обманывать… Но я люблю Петра. И только ты можешь… — Она подошла к нему, пригладила его редкие, тронутые сединой волосы, — помочь.

Этого он никак не ожидал. Удивленно глянул на нее снизу вверх. В ее взгляде, в упрямо глядящих на него больших глазах, в голосе была боль. Вот уж действительно: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!» Он встал, подвел ее к стулу и заставил сесть. Потом подлил ей вина и задумался. Чем же ей помочь? Пусть скажет — чем? Возвратить любимого? Заставить, чтобы он полюбил? Убедить, переубедить… Это просто невозможно. Да и неприлично…

Она не хотела слушать никаких отговорок. Снова поднялась, положила ему на плечи руки. Казалось невероятным, что она уже замужем, мучается, страдает. Он вспомнил те времена, когда носил ее на руках, лечил, пестовал.

— Ты пойми, что я даже не представляю… Просто ума не приложу, как…

— Я не прошу тебя, папа. — Голос ее срывался, она едва сдерживалась, чтобы не заплакать. — Я умоляю!

— Боже ты мой! Из-за какого-то паршивца!.. — воскликнул он с горечью.

— Неправда. Ты сам сказал, что он личность.

— Ну сказал, сказал. Пойми: он мне неприятен. И он, и его так называемый «Батя». Все эти критиканы и демагоги… Более того, после истории с кинохроникой он просто опасен. Приходится заискивать перед ним, ручку жать, лучшие элементы, машины… все теперь ему. Да если хочешь… — тут Максим Каллистратович беспомощно развел руками, — он скоро всех нас переплюнет. В Герои выбьется…

— Нет, нет, я о другом.

— О чем же?

— Полюби его. Дай ему понять, что вы друзья. Что ты его не отвергаешь. Ты, отец Майи Гурской… — Она крепко обняла отца, прижалась щекой к его полному лицу. — Не знаю, как быть с Голубовичем, но без Петра я не могу. Какое-то сумасшествие, папочка! — Она стала покрывать его лоб поцелуями, говорила, глотая слезы: — Ты же умный, сильный, папуля…

Он снова налил себе в стакан коньяка, понюхал, но пить не стал. Сжал губы и крепко задумался. Потом поднялся и одним залпом осушил его.

— Дочка ты моя родная, глупое ты существо, — и поцеловал ее в щеку. — Все для тебя сделаю. Есть у меня одна задумка. Может, что и получится.

* * *

Комсорг Обрийчук, позвонив в бытовку, предупредил, что скоро будут соревнования и надо показать высший класс. Обрийчук всегда и всюду требовал «высший класс», выступал ли с трибуны, в компании ли друзей или за столом на товарищеском ужине. Ему везло в институте, и на комбинате, и в личной жизни. Бывают же такие счастливчики, которым удача сопутствует абсолютно во всем. Вот и в спорте. Он взялся организовать на комбинате первоклассную хоккейную команду. А уж если что задумал — добьется своего непременно.