Этика Нового Завета

(В) Герменевтический аспект. Бартовский подход к этике как к «заповеди Божьей» ведет к акценту на непосредственную нормативность записанных в Библии правил. Однако Барт делает две оговорки.

1) Правила необходимо осмысливать в их повествовательном контексте как часть рассказа об избрании Богом своего народа.

2) Бог всегда может создать исключение из правил.

С учетом этих оговорок новозаветные правила (например, Нагорная проповедь) должны пониматься буквально и соблюдаться «до особого распоряжения».

Вместе с тем Барт глубоко убежден: из библейских текстов нельзя выводить какие бы то ни было принципы. Божественные требования конкретны. А потому никаких послаблений в виде общих принципов быть не может. Не может быть и «нейтральных зон», в которых человеку было бы предоставлено право самому решать, что хорошо, а что плохо. Оставлять место подобным человеческим домыслам, значит, отрицать конкретность божественной воли и принимать этику, которая де-факто является атеистической. По мнению Барта, это позволило бы эгоистическим и греховным людям оправдывать собственные желания, прикрывая собственные поступки религиозными речами.

Из-за своего внимания к повествовательным моделям Барт ценит библейские рассказы как образцы. (Вспомним его слова о том, что рассказы о Сауле, Ахитофеле и Иуде назидательнее прямых запретов на самоубийство!) В частности, именно по рассказу об Иисусе Христе в бартовском богословии определяется, что есть послушание и подлинная человечность. «Суть авторитета и свободы», реализовавшаяся в личности Иисуса Христа, «становится нормой того, что требуется от нас»[97].

Для Барта библейские рассказы - не источник аналогий, которые могут дать нам полезный нравственный урок. (Опять-таки аналогическая герменевтика сделала бы слишком большое послабление нашим капризным интерпретациям!) Барт говорит о нас как о «современниках» пророков и апостолов. Слово Божье в библейских рассказах обращается непосредственно к нам, поэтому аналогическое мышление не нужно и даже не возможно. Однако, при всем уважении к Барту не вполне понятно, как на ином уровне, кроме риторического, отличить эту герменевтическую стратегию от использования аналогического воображения при прочтении текстов. Более того, экзегетические пассажи самого Барта - прекрасная иллюстрация такого аналогического прочтения! Один из примеров - его использование израильского вторжения в Ханаан как метафоры для задачи богословской этики.

Что касается мира новозаветных символов, то весь богословский проект Барта можно было бы описать как решительную попытку поместить себя и своих читателей в «странном новом мире внутри Библии»[98]. В своем прочтении этого мира он делает особый упор на характер и деятельность Бога как Того, кто открывается в Писании. Барта почти не интересуют антропологические темы Нового Завета, - кроме самого Иисуса Христа как откровения о подлинном характере и призвании человечества.

Что можно сказать о соотношении Писания с другими источниками авторитета в бартовской этике? Ответ напрашивается сам: Слово Божье передается через Библию, и его авторитет -выше всякой человеческой мудрости. На протяжении всей ЦД Барт ведет диалог с христианской богословской традицией. (При этом у него отцы церкви и деятели Реформации - партнеры по диалогу. Для контраста он использует современных авторов.) Однако Новый Завет неизменно остается критерием, по которому Барт меряет традицию. Традиция сама по себе у него не имеет нормативного веса.

И уж тем более не могут претендовать на роль авторитетных этических источников разум и опыт Они - «обитатели земли», которым ныне дозволено жить в ней лишь как «чернорабочим», как слугам откровения. Когда богословы рассматривают человеческую мудрость в качестве источника богословского знания, они попадают в когти «естественного богословия», против которого Барт сказал свое решительное «Nein!»[99] Естественное богословие Барт считает одной из форм идолопоклонства. Твердости его убеждений по данному вопросу во многом способствовала его борьба с нацистским «германским христианством», которое предлагало синкретическую смесь христианства с элементами натурализма и национализма. Этому синкретизму Барменская декларация противопоставила отказ признать любой авторитет, кроме Слова Божьего, засвидетельствованного в Писании.