Этика Нового Завета

2. Нравственное суждение и построение метафоры

Как мы уже говорили, для занятия новозаветной этикой как нормативной богословской дисциплиной мы должны проводить творческие аналогии между рассказами текстов и рассказом, который проживает наша община в совершено иных исторических условиях[7].

«Понять» любой текст, значит, найти аналогии между его словами и нашим опытом, между его миром и нашим миром. Таким образом, сам акт чтения уже есть некоторое проявление аналогического воображения (даже тогда, когда мир текста очень близок нашему). Поэтому герменевтическая проблема интерпретации древнего текста - лишь частный случай герменевтической проблемы, которая сопутствует любому акту чтения. Читать Новый Завет с пониманием на исходе второго тысячелетия, будь то в Нью-Йорке или Сараево, Йоханнесбурге или Токио, значит, участвовать в дерзновенном предприятии - проведении аналогий между нашим миром и миром новозаветных авторов[8].

Более того, объявляя некий текст «Писанием», мы предъявляем более высокие требования воображению читателей. Когда мы говорим, что некий текст - «Писание» для нашей общины, то не только выявляем аналогические отношения между текстом и жизнью общины, но и утверждаем: мы собираемся формировать и реформировать свою общинную жизнь таким путем, который подскажут наши аналогии... Об этом мы подробнее поговорим чуть далее, и пока не станем забегать вперед.

Еще раз подчеркну: использование Нового Завета в нормативной этике требует интегрирующего акта воображения, суждения о том, как наша жизнь, при всем ее историческом несходстве с жизнями, описанными в Новом Завете, должна ответить на это повествование и участвовать в его истине. Когда мы апеллируем к авторитету Нового Завета, то неизбежно выстраиваем метафору, мысленно помещая жизнь нашей общины в мир его текстов. Если мы хотим соединения миров, нам не обойтись без эстетического суждения. И речь здесь не просто о человеческой творческой фантазии: в таких актах мысленной интеграции Церковь исторически распознает действие Духа Святого. Когда верные внимают Слову Божьему в Писании и видят все новые и новые связи между библейским рассказом и нашим временем, мы исповедуем - всегда с благоговейной осторожностью, - что такое чтение вдохновлено Духом.

Нужды в такой роли воображения не возникло бы, если бы могли отделить «вечную истину» в Новом Завете от «культурно обусловленных элементов». Эта вечная истина была бы особой формой откровения, одинаково актуальной во всех временах, странах и культурах. Соответственно, культурно обусловленные элементы можно было бы отмести как фактор случайный и нормативной значимости не имеющий. Это - очень распространенная стратегия обращения с теми новозаветными текстами, которые нам не близки. Она часто встречается, например, в дебатах о роли женщин и сексуальной этики в Новом Завете. Однако, к сожалению, данная стратегия внутренне противоречива: каждая йота и каждая черта Нового Завета культурно обусловлена. Попытка провести грань между вечной истиной в Новом Завете и культурно обусловленными элементами ошибочна и невозможна. Эти тексты написали люди в конкретное время и в конкретном месте. Как и всякое слово человеческое, они несут на себе отпечаток своего исторического происхождения.

Даже самые фундаментальные богословские утверждения новозаветных авторов имеют смысл только в контексте иудаизма I века. Возьмем лишь один пример:

Ибо я первоначально преподал вам то, что и сам принял: Христос умер за грехи наши по Писанию, и погребен был, и воскрес в третий день по Писанию, и явился Кифе, потом двенадцати (1 Кор 15:3-5).

Каждый элемент этого раннехристианского исповедания имеет смысл только в мире символов еврейской апокалиптической мысли: Христос (т.е. «Мессия»), грехи, Писания, воскресение, двенадцатъ (символически соотносимые с двенадцатью коленами Израилевыми). О какой вечной надысторической истине здесь молено говорить? На мой взгляд, этот момент предельно ясен. Первоначальная керигма излагала благовестие в русле очень конкретной культурной традиции и обстановки. И если основополагающие богословские утверждения Нового Завета несут на себе столь сильный отпечаток культурной специфики, то что уж говорить о его этических нормах! Ясно, что ценность и нормативность этих норм не обусловлена их внеисторическим характером. Их корни - на земле, а не в воздухе.