Этика Нового Завета

И все же остается вопрос: можно ли отдать герменевтический приоритет какому-либо из этих способов? Новозаветный канон дает нам ответ: как отмечали Барт, Иодер и Хауэрвас, Новый Завет предстает перед нами прежде всего в форме рассказа. Четыре Евангелия раскрывают образ Иисуса через повествование; Деяния Апостолов рассказывают о начале евангельской проповеди в Средиземноморье; Апокалипсис содержит великое символическое повествование об исполнении Божьего промысла о творении. Даже новозаветные послания следует понимать не столько как пропозициональное богословие, сколько как размышление над рассказом об Иисусе Христе, как он звучал в раннехристианской керигме о Страстях и Воскресении[5]. Следовательно, христианская община, ищущая верности этой конкретной форме новозаветных текстов, будет снова и снова искать в них образцы. Она будет проводить аналогии между своей жизнью и новозаветным рассказом. (Подробнее об этом мы поговорим далее.) Соответственно, повествовательные тексты Нового Завета - фундаментальные ресурсы нормативной этики. Именно по рассказам Евангелий и Деяний Апостолов христианская община узнает, как выглядит подлинная жизнь в вере. Именно в этом контексте мы осмысляем собственную жизнь. Повествования играют более фундаментальную роль, чем любой вторичный процесс абстракции, который пытается выявить их этический смысл.

Что станется с нормативной богословской этикой, если она умалит аспект рассказа? Мы видим это у Нибура. Он изолирует учения Нагорной проповеди от их повествовательного контекста, а рассказ о Страстях попросту игнорирует. Соответственно, Иисусову этику Нибур квалифицирует как «недостижимый идеал». Однако всякий, кто дочитает Евангелие от Матфея до конца, увидит, что непротивленческая любовь к врагам - вовсе не «недостижимый идеал». Она вполне под силу человеку, хотя и чудовищно трудна. И герменевтика, которая прислушивается к повествовательной форме Евангельской вести, сумеет распознать, что Иисус зовет учеников идти за собой по пути страдания и любви к врагам. Таким образом, смысл любви как идеала или принципа конкретизирован для нас в рассказе. Для христианского богословия правила и принципы находят свое место в рассказе об искуплении Богом мира через Иисуса Христа. И мир новозаветных символов обретает цельность только в этом рассказе.

Теперь следующая проблема: как соотносить свидетельство Нового Завета с нравственной мудростью, которую мы можем почерпнуть из других источников - предания (традиции), разума и опыта. Сколь бы большой вес мы ни придавали Писанию, эти источники неизбежно получают какую-то роль: на нашу экзегезу влияют и церковная традиция, и признанные нашей культурой нормы рациональности, и наш жизненный опыт. Поэтому следует тщательно разобраться в том, какое место занимают эти факторы при разработке новозаветной этики.

Пять наших богословов решают этот вопрос совершенно по-разному.

• Барт провозглашает страстную анафему на все «естественные» источники богословия.

• Шюсслер Фьоренца не менее страстно проповедует отношение к современному опыту женщин как к «канону откровения», в соответствии с которым надлежит оценивать Новый Завет.

• Нибур также считает человеческий опыт одним из ключевых нормативных факторов в богословии. Кроме того, он глубоко убежден в способности человеческого разума выносить этические решения, предсказывая и оценивая последствия нашего выбора.

• Хауэрвас акцентирует роль церковной традиции в нашей интерпретации Писания.

• Йодер разделяет бартовскую веру в Библию как в фундаментальный источник откровения, но гораздо больше места отводит действию Святого Духа в церкви.

Какую позицию выберем мы? Какую роль мы отведем небиблейским источникам авторитета в разработке конструктивной этики?

Я предлагаю минимальный принцип: не рассматривать предание, разум и опыт как самостоятельные и независимые источники авторитета, но соотносить их с Новым Заветом. Иными словами, приоритет я отдаю точке зрения Библии, а не нашей точке зрения. На первый взгляд, такая установка звучит несколько расплывчато. Однако в качестве общего правила она полезна, ибо позволяет выстроить иерархию в наших подходах к новозаветной этике. Речь не о том, чтобы сбросить со счетов предание, разум и опыт, но о том, чтобы сознательно отвести им подчиненную роль в нормативных суждениях. Они помогут нам интерпретировать Писание. Однако они не должны соперничать с Писанием как источники богословских норм.