Этюды о карельской культуре

«Побасенки Весиперя» полны поэзии и живой игры воображения, столь характерных для жителей карель­ской глухомани. Отношение автора к своим персонажам и их приключениям остается неизменно доброжелатель­ным. Когда я спросил Пекку, от кого он больше всего услышал этих историй и быличек, ответ не заставил се­бя ждать: от отца, Олексея из Салменкорвы. Отец знал толк в юморе, сам любил пошутить и, как всякий хоро­ший рассказчик, нередко переиначивал услышанные истории так, как будто они происходили с ним. Кроме того, отец не только истории и побасенки рассказывал, он еще знал руны и новые песни. Пекка рассказывал мне, как в детстве читал вслух «Калевалу», а неграмот­ный отец в некоторых местах останавливал его и делал замечание: «Это неправильно, надо вот так», — и по­правлял текст или даже дополнял его. Любимой руной отца была «Состязание в пении», и он с удовольствием распевал ее, когда при попутном ветре лодка бежала под парусом по озеру, а сам Олексей сидел на корме и правил. Моарие, мать Пекки, почему-то не радовало, что Олексей часто пел. Сама Моарие не пела, разве только колыбельные своим детям, но зато у нее был дар причитальщицы, и она причитывала не только на свадьбах и на похоронах, но и по разным другим по­водам.

Летом 1968 года я слушал в Вокнаволоке рассказ сестры Пекки Пертту Татьяны. Она приезжала туда из Петрозаводска, где живет постоянно, но о жизни в Салменкорве ей было что вспоминать. Раньше совсем дру­гие обычаи были, не то что теперь. Современному че­ловеку они, пожалуй, смешными кажутся, но вспоми­нать о них приятно. Например, Юринпяйвя — Егорьев день. В этот день «мы, детвора, с колокольцами на шее бегали вокруг избы, вокруг хлева, вокруг сараев да ам­баров». Или в Иван-лиственник, накануне Иванова дня, «мы ходили резать березовые ветки для каждого угла избы», а до этого дня «ни одной веточки не позволя­лось срезать или качнуть». Да, у Пекки Пертту хоро­шая почва была, чтобы вырасти писателем, жизнь бы­ла насыщена содержанием, а содержание богато фор­мами.

В круг рабочих обязанностей Пекки Пертту с дав­них пор входило воспитание младших поколений финно­язычных писателей. Многие рукописи прошли через его руки, прежде чем были опубликованы. Например, со­ставленный им сборник «На берегах Куйтто» (1973) состоит из рассказов и очерков, авторами которых яви­лись члены литературного объединения Калевалы. Вто­рым примером является книга Пааво Антипина (Чин­кин Симанан Поаво) «Охотничьи тропы», изданная в 1982 году.

Как-то я поинтересовался, над какими произведения­ми Пекка в то время работал и что у него в планах. Не очень-то охотно Пертту стал говорить, хотя рукопи­си лежали тут же на письменном столе. Я заметил уже довольно близкий к завершению очерк «Виеристя, оло­вянная вода и зеркало счастья». Пекка рассказывает в нем о том, чем занимались и какие магические дейст­вия совершали в вокнаволокских деревнях в таинствен­ный и немного даже жутковатый двухнедельный период от Рождества до Крещения.

Пекка Пертту уже давно начал писать крупный ис­торический роман, посвященный тому, как христианская вера и язычество ведут между собой войну, которая кончается поражением обеих сторон. Рабочее название романа — «Лживые колокола». Действие романа будет происходить на фоне зажиточного дома Нискала, сто­явшего на берегу озера Венехъярви (Суднозеро). В этом доме еще в начале XX века жила большая семья, в которой насчитывалось более двадцати чело­век.

В войне, которую ведут между собой христианская и языческая веры, принимает участие, в числе прочих, мо­гучая женщина по имени Вирран Тоарие, хозяйка со­седнего с Нискалой дома. «Эта Тоарие приблизитель­но такая же, как жена Пуссинена у Пентти Хаанпяя, — пояснил Пертту и добавил: — Но рядом с Тоарие эта жена Пуссинена выглядит бледно. Хаанпяя собрал в ее образ все самые прекрасные черты всего финского на­рода, а в образ Тоарие не надо было собирать ничего». Другие «колдуны-злодеи», действующие в романе, тоже жили в окрестных деревнях, например, в Венехъярви — Онтиппа из Суолахти, в Ладвозере — Пекко из Соари, в Пирттилахти — Сметкю Рийко.