Это вечное стихотворенье...

Пишу, а сам уже не понимаю,
Кого письмом нелепым донимаю,
Кому, зачем, о чем напоминаю?
Вы все смешались у меня в уме.

Еще чуть жив один последний абрис,

Но я забыл его обратный адрес,
Он так расплылся, этот абрис бедный,
Как бледный промельк чей-то в полутьме.

Я уходил — меня вы находили.

Я приходил — вы тотчас уходили.
Так, значит, что ж, разлуки все же были?
Ведь вы навзрыд холсты мои рубили;
Сбегали плача (от любви ко мне?).

Я понимаю, это очень трудно —

Знать, что художник — это неподсудно.
И не ославит, и что есть — оставит.
Ну разве что прославит.

«Но кого?

Ведь на ином московском вернисаже
Себя самой и не узнаешь даже.
А вся толпа опять вокруг него.

Какое „испытанье на разрыв“?

Вы! На разрыв испытывали женщин.
Те, кто увенчан,
И те, кто развенчан.
Как сладок был кратчайший перерыв.

В индустриальном явимся пейзаже.

Со счетоводом полежим на пляже.
Устроимся. Найдем.
   Но все же даже…
Какой-то отблеск ваш — зачем он жив?»

Любимая, прости. Я не премину.

Но я сейчас пишу одну картину!
Но я забыл: с которой говорю?

Я вспомню всех.

Но я ломаю руки.
Ведь я пишу картину о разлуке.
Я вас любил.
Любя, а не от скуки.
И за разлуки
   не благодарю.

Я вспоминаю только встречи, встречи,

Чистейшие, как снег, черты и речи.
Улыбки ваши, слезы, очи, плечи —
И жду свою последнюю зарю.

1969

СЕМИДЕСЯТЫЕ

Соловей

Птицы свищут в мокрых перехлестах
Ветра и ветвей.
Где-то там, без памяти о гнездах,
Замер соловей.

Сколько в свистах новостей, посылок,

Радостей лучу!
Только голос вдруг, как после ссылок:
«Я домой хочу».

И дрожмя дрожит листва сырая,

Лепестки бренчат.
Это — он! О гнездах забывая,
Певчие молчат.

Но как только, отпылав, отщелкал,

Замер соловей,
Все опять по гнездам, тихомолкам
Дупел и ветвей.

Лишь трава пятнистая, ночная

Встрепенется, чу!
«Я домой хочу, куда — не знаю,
Я домой хочу».

1970

«Ты плачешь в зимней темени…»

М. Роговской