Евангельская имущественная этика. Русская социальная мысль. Цикл публичных лекций

Так вот, в августовском номере «Дневника писателя» в 1880 году в первой главе Достоевский публикует свою «Пушкинскую речь», а во второй главе он даёт ответ Градовскому. Видно, задела эта статья Достоевского за живое, и он посчитал, что надо срочно ответить. Достоевский пишет: «Живой, целокупный организм режете вашим учёным ножом, господин Градовский, на две отдельные половинки и утверждаете, что эти две половинки должны быть совершенно независимы одна от другой». Под половинками Достоевский понимает христианские добродетели и гражданские, общественные добродетели. Но надо сказать, что упрёк не очень-то попадает в цель, потому что Градовский как раз за то, чтобы как можно теснее сблизить эти две половины. А после Достоевский выгораживает Коробочку: «Курьёзно вы, однако же, понимаете христианство! Представить только, что Коробочка и Собакевич стали настоящими христианами, уже совершенными (вы сами говорите о совершенстве) – можно ли де их убедить тогда отказаться от крепостного права? Вот коварный вопрос, который вы задаёте и, разумеется, отвечаете на него: „Нет, нельзя убедить Коробочку, даже и совершенную христианку“. На это прямо отвечу: „Если б только Коробочка стала и могла стать настоящей, совершенной уже христианкой, то крепостного права в её поместье уже не существовало бы вовсе, так что и хлопотать было бы не о чем, несмотря на то, – замечает Достоевский, – что крепостные акты и купчие оставались бы у ней по-прежнему в сундуке“. Вот так он отвечает: главное, чтобы были хорошие отношения по сути, а какие там формальные, юридические отношения – это уже не важно. Но мы-то на самом деле знаем, что это, увы, не так. Что часто происходит обратное: те юридические, законодательные социальные отношения, которые сложились между людьми, – они, наоборот, влияют на человеческую нравственность и не дают ей восходить вверх, к Богу. Так что и здесь ответ Достоевского не очень удачен. Оказывается, именно он разделяет эти две половинки, и у него получается, что гражданские добродетели имеют вторичный, подчинённый характер, что они нужны только для того, чтобы поддерживать христианские добродетели. Но если христианские добродетели у человека уже есть, то никаких гражданских вроде бы не нужно. У Достоевского вот так получилось.

Критика оценила ответ Достоевского достаточно низко. И удивлялась, как это Достоевский в одном дневнике совместил свою замечательную речь с таким слабым ответом Градовскому. Но и сам Достоевский, видимо, чувствовал, что не удалось по-настоящему ответить. И через полгода он возвращается к этому вопросу. В своём последнем „Дневнике…“ Достоевский уже пишет замечательные слова, которые, надо сказать, много раз цитировались. Вообще, необходимо повторить, что „Дневник…“ писался Достоевским, как всегда, в спешке. Там много неотделанного, много всякого мусора. Но в том-то и дело, что среди такой, так сказать, необогащённой руды встречаются замечательные бриллианты.

И вот в последнем „Дневнике…“, который, кстати, вышел в продажу буквально в день похорон Достоевского, он пишет свой знаменитый фрагмент про русский социализм: „Вся глубокая ошибка их в том, что они не признают в русском народе церкви. Я не про здания церковные теперь говорю и не про причты, я про наш русский „социализм“ теперь говорю (и это обратно противоположное церкви слово беру именно для разъяснения моей мысли, как ни показалось бы это странным), – цель и исход которого всенародная и вселенская церковь, осуществлённая на земле, поколику земля может вместить её. Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нём присущую, великого, всеобщего всенародного, всебратского единения во имя Христово. И если нет ещё этого единения, если не созижделась ещё церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то всё-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда её, иной раз даже почти бессознательная, в сердце многомиллионного народа нашего, несомненно, присутствуют. Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасётся лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русс кий социализм! Вот над присутствием в народе русском этой высшей единительно-„церковной“ идеи вы и смеетесь, господа европейцы наши“.