Европа во мне. Как не потерять себя в новых странах, условиях и ролях

Что это? Ложь или творческое приспособление? Я пока не знаю. Но мне хотя бы удалось остаться вежливой, не замерзнув на сквозняках. И попрактиковать свой итальянский.

Так ты станешь кошкой, ходящей между мирами, – говорит мой терапевт.

И мне нравится эта перспектива. А то, на что можно опираться, потихоньку становится больше, чем обратное.

Я поэт, зовусь Незнайка

Если подняться вверх по холму от реки По в Турине по проспекту Габетти, дойдешь до русской церкви. Я шла туда с надеждой: приду, отстою службу, со всеми познакомлюсь и попрошу помощи. Расскажу, что я ищу квартиру, что у меня все в порядке с документами и есть работа, но итальянцы хотят, чтобы за меня кто-то поручился. Конечно, поручиться за незнакомку – опасная вещь. Но я могу показать свой банковский счет и все бумаги. И, в конце концов, мы христиане и проповедуем добродетель.

Я шла, вспоминая о крошечной, размером с комнату, греческой церкви во французском Лилле. О мягкой бороде священника, который перед началом службы целует каждого пришедшего в щеки. О дешевом евангелии, лежащем на исповедальном аналое. Об «Отче наш», который поют там на каждом из языков прихожан: французском, русском, греческом, болгарском, румынском. Хочешь петь в хоре? Приходи ко мне домой, позанимаемся. Ты новенькая? Помощь нужна?

Служба в туринской церкви катилась, как на спущенных колесах. Священник пел и делал возгласы тем православным манером, когда не разобрать никаких слов, как ни старайся. Семеро прихожан стояли далеко друг от друга. Кто-то драматично падал на колени – в одиночестве. Кто-то зашел и вышел из храма, а после вновь зашел, ни с кем не встретившись глазами. Холод залезал в щели в моем шарфе, проникал под рукава пальто, просачивался сквозь подошву ботинок. Больше двадцати минут концентрироваться на службе не выходило: она шла отдельно, сама по себе, и между амвоном и залом стояла как бы невидимая школьная перегородка из инсталляций Ильи Кабакова.

Я силилась вернуть себе концентрацию, но не могла.

Лысый мужчина с черной бородой за свечным ящиком в службе не участвовал – весь «ящик» был отдельной комнаткой – и я вошла в нее.

Здравствуйте!

Здравствуйте, – ответил он с акцентом.

Меня зовут Екатерина, я новенькая.

Подожди, я не говорю по-русски.

English? Francais?

Nononono! Подожди! Елена! – крикнул он – и женщина в голубом платке, всю службу стоявшая у колонны недалеко от меня, легко оторвалась от своего места и в четыре шага дошла до свечной каморки.

Мужчина по-итальянски сказал ей, что я чего-то хочу и что ей нужно поговорить со мной.

Меня зовут Екатерина, и я новенькая.

Она промолчала.

Я впервые в этом храме. Служба идет уже два часа, вы не подскажете, еще долго?

Еще как минимум час.

Долго. Я жила во Франции до этого, у нас были немного короче…

А вы учиться сюда приехали? – перебила она меня.

Нет.

Замуж?

Тоже нет, – улыбнулась я, стараясь смягчить этот набиравший пулеметную скорость диалог.

Если работу искать, то вряд ли найдете, – сразу сказала мне Елена.

Что здесь ответишь? Я выдержала небольшую паузу, чтобы все же снизить скорость этого разговора, и отчиталась, что работа у меня есть, можно не искать. Она посмотрела на меня с полуулыбкой недоверия:

Есть или… найдется как-нибудь на месте? – (смол-ток мне по-прежнему не дается, – поняла я) – Чем вы занимаетесь?

Зато на этот вопрос я отвечала уже не раз. Каждая французская картинка и ситуация сохранена в моей памяти, каждая реакция на то, что сейчас прозвучит. Я готова к вопросу о том, пишу ли я по-итальянски, о том, можно ли прожить на писательский гонорар, реплике, что сейчас книг никто не читает.

Я писательница.

«Я поэт, зовусь Незнайка, от меня вам балалайка?» – такого рода писательница? – спросила меня Елена.

Что тут скажешь? Можно съязвить: да, именно такого, как вы проницательны! Или: а вы, я вижу, начитанны. Но не сейчас. Я выбираю просто молчать и смотреть на нее.

Через полминуты она не выдерживает:

Ну, как говорится, церковь – это больница. Мы все больны и сумасшедши, – она показывает жестом на семь прихожан без священника, на грузина за свечным прилавком, объединяет в невидимый круг себя и меня.

Скажите, Елена, – делаю еще одну попытку я, – а как можно со всеми познакомиться, представиться, что я новенькая в приходе?

В смысле?

Может быть, у прихода есть группа в фэйсбуке или чат в вотсапе или что-то еще?

Чат? Зачем? Мы приходим сюда просто молиться.

Конечно, – ответила я. – Но бывает, что у прихожан церкви есть что-то совместное. Во Франции, где я раньше жила, так было.

А это был приход Московской Патриархии?

Нет, такой церкви в городе не было. Это была греческая православная церковь. Туда ходили и русские.

Так вы предательница, – произнесла она, добавив в конце смятую улыбку, как добавляют скобку смайлика после неприятного сообщения. – Нам теперь канонически запрещено с греками общаться, и вы это знаете.