Европа во мне. Как не потерять себя в новых странах, условиях и ролях

Такой же выбор стоит и перед француженкой. Все вместе – это перебор. И, если ты только переехала, то недоумеваешь, ведь у нас, если что-то из этого не накрашено, то ты не следишь за собой.

Естественность движений, искра и даже некоторая детскость – вот что так часто выбирают французы, когда, например, снимают рекламу с красивыми девушками. Их модели смеются, играют и прыгают по крышам – в общем, ведут себя не очень хищно или драматично.

Когда смотришь французские обучающие видео – в автошколе ли или в большой корпорации, занимающейся одеждой – то видишь тренеров, одетых так, как они одеваются каждый день. Никогда не с иголочки, если, конечно, мы не говорим о люксе.

Сочетать сумку с туфлями и шарфиком? Нет, это слишком заметно.

И эти французские челки! Для нас они – атрибут юности. А француженки носят их в любом возрасте и статусе. Даже у Брижит Макрон, первой леди, она есть (по QR-коду на предыдущей странице есть фотографии Брижит Макрон).

К моему французскому другу, живущему в Москве, как-то приехали его друзья-парижане на майские праздники. Они бродили по столице, смотрели парад и салют, бронировали экскурсию в бункер и мавзолей. А еще… фотографировали девушек в метро и на улицах. Заметив мой заинтересованный взгляд, один из них – Арно – спросил:

Катя… а почему девушки одеваются как проститутки?

Этот вопрос звучал так доверительно, что я растерялась. В нем будто не слышалось осуждения, а лишь удивление.

Арно решил сходить на несколько свиданий. И, когда к нему приходили девушки с идеальной фигурой и вечерним макияжем, на каблуках и с декольте, он был уверен, что они ужасно голодны до секса.

Во Франции ты идешь на свидание, одевшись только немножко лучше, чем в обычной жизни. А в Италии от тебя снова ждут платья и каблука. И, если ты приходишь в джинсах и блузке, то может оказаться, что мужчина одет в три раза тщательнее тебя.

А какого человека считают красивым в Бельгии или Нидерландах? – спросила я свою подругу, жившую в этих странах. И пересказала ей свои диалоги.

Бельгийцы и нидерландцы опасаются высказываться на такие темы, – написала мне она.

Почему?

Из-за объективации. Вот пытаюсь вспомнить, чтобы мы хоть раз с кем-то внешность обсуждали, и не могу.

Так вот почему мой знакомый бельгиец ничего не ответил, когда я сказала о девушке на улице, что она красива. Так вот почему мне поначалу делали странные предложения во Франции, когда я была одета «по-русски». Так вот почему итальянец решил, что он мне не интересен, когда я пришла поужинать с ним в свитерке и джинсах…

В этих зеркалах, как ни примеряйся, приходится искать свой ракурс. И быть готовой к тому, что ты – в очередной комнате смеха с кривыми отражениями. Выбирать, где адаптироваться, а где сохранять свое. Учиться видеть целостно. Расширяться, искать, как выразить себя так, чтобы быть равной себе, а не только вписаться в новую культуру.

Кажется, это и значит: жить творчески.

Sap campà [12]

Я смотрю, как ест сосед моего друга, двадцатилетний студент Алессандро – этот высокий итальянец, во дворе которого стоит мотоцикл. Он накрывает на стол и нажимает кнопку на пульте. Гаснет широкий черный экран.

А ты даже когда ешь один, выключаешь телевизор?

Всегда.

Мы начинаем с равиоли. Он смотрит на то, как лежат они в тарелке: наполовину погруженные в соус, с прозрачным паром над ними. Берет на вилку первую, поднимает вверх. Ловит носом аромат мясной начинки. Потом отправляет ее в рот, касаясь губ. Перекатывает на языке и под языком – так же, как дегустируют вино. Кусает, дает соку растечься по рту. Потом проглатывает и прислушивается к послевкусию.

Алессандро ест медленно, не притрагиваясь пока ни к салату, ни ко второму блюду. Одну за другой, он накалывает равиоли на вилку и отправляет в рот, комментируя то, что чувствует. Температуру, проваренность теста, свежесть мяса внутри. И какие равиоли делает его мама, и какие он однажды пробовал в Ланге.

Алессандро делает паузу, откидывается на спинку хлипкого студенческого стула и, держа бокал с красным, смотрит вдаль. Отпивает немного и возвращает бокал на стол:

Еще две минуты должно подышать.

Он не торопится, и я тоже замедляюсь: откладываю еду, чтобы не съесть все разом. Смотрю, как он сидит с прямой спиной, как будто позируя для художника. Я улыбаюсь, но это его ничуть не смущает.

Я вспоминаю, как во время карантина можно было покупать еду лишь навынос. Уличные столики и стулья были связаны тросами вместе: никуда не присядешь. Я стояла в очереди за пьядиной – лепешкой, в которую завернуты салат, сыр, ветчина, рыба – что выберешь.

Ла Романьола и ла Монтанья! – мужские руки протянули две пьядины одновременно: мне и женщине передо мной.