Европейская поэзия XIX века

Гомер воспел Ахилла, подвигнутого гневом,
А Данте Тартар воспевал.
В дни горести рожденный, веселым чужд напевам,
Не посвящает песен поэт беспечным девам,
Его не опьяняет вакхический фиал.

Я прерываю арфы безмолвье поневоле,

Когда я скорбью опален.
Надорванное сердце молчать не в силах доле,
Истерзанное мукой неутолимой боли,
В агонии роняет короткий, резкий стон.

Поэзии суровой безрадостные свитки!

Моя поэзия — гранит.
В ней ненависть клокочет, в ней ужаса избытки,
И голосом охрипшим на лоне страшной пытки
В ней каждый слог о долгих страданьях говорит!

Петь о цветах и звездах достойно ли поэта

В наш век, который глух и слеп,
Когда под пестрым гримом всего лишь черви это,
А правда проклинает, ища напрасно света…
О, бедствие! О, мерзость! Могила, мгла и склеп!

Оставьте прозе блестки продажного обмана!

Певец восторженный поет,
Коварное отбросив веселье балагана;
Когда вокруг, как злая гноящаяся рана,
Все трупным ядом дышит и заживо гниет.

Гомер воспел Ахилла, подвигнутого гневом,

А Данте Тартар воспевал.
В дни горести рожденный, веселым чужд напевам,
Не посвящает песен поэт беспечным девам,
Его не опьяняет вакхический фиал.

БЕДНОСТЬ Перевод Г. Перова

Как стрелок в своей засаде,
Бедность, пропитанья ради,
Держит палец на курке.
На него нажмет легонько,
И пичуга, пискнув тонко,
Упадет невдалеке.

Только труд, большой, усердный,

От судьбы жестокосердной
Бережет еще меня.
Так века назад кольчуга
Грудь охватывала туго,
Тело рыцаря храня.

Но сменяет мрак осенний

Пору юного цветенья.
Злая старость тут как тут.
Дни зловещие, пустые,
Словно вороны седые,
Тело времени клюют.

Труд мой стонет и вздыхает,

О покое умоляет —
Безнадежный инвалид.
После длительных кампаний,
При последнем издыханье
Он судьбы не победит.

Тщетно я свой разум вялый

Подымаю, как бывало,
К сферам вечной красоты.
На мгновенье он взлетает
И обратно упадает,
Словно камень с высоты.

Но, оглохшие к страданью,

Все спешат за новой данью,
Просят, требуют, клянут.
За мечты сулят подачку,
За идею, как собачке,
Кость негодную швырнут.

А погаснет в сердце пламя,

Вмиг растопчут сапогами,
Омерзенья не тая.
Им, скажи, какое дело,
Что для них одних горела
До конца душа моя?

Как стрелок в своей засаде,

Бедность, пропитанья ради,
Держит палец на курке.
На него нажмет легонько,
И пичуга, пискнув тонко,
Упадет невдалеке.

АЛЕКСАНДРУ ВЛАХУЦЭ Перевод Р. Морана