Европейская поэзия XVII века

С юных лет нам, как известно,
должность эту приписали:
сами в печи ставим тесто —
и торгуем хлебом сами.
Мы для города — торговки.
Но в одном ли торге дело?..
Поначалу, без сноровки,
ломит с устали все тело.
Долго спишь — терпи убытки.
Значит, отдых нам заказан.
Хочешь, нет ли, — станут прытки
руки, ноги, да и разум!
Чтоб спорее шла работа,
надо сразу приучиться
все мешки, совки, решета,
сита, противни, корытца
в чистоте держать, в порядке,
и всему — свое чтоб место.
Вот тогда в скобленой кадке
и меси на совесть тесто!..
А надзор ведут мужчины —
как торгуем, проверяют:
с нас, от имени общины,
знай динары собирают.
Постоят перед весами,
поглядят сурово этак
и сгребут с лоточка сами —
кто две-три, кто шесть монеток.
Кое-что опять же надо
сунуть писарю под башней:
он бумагу даст — и к складу
совершим свой путь всегдашний.
Там, в скале, где закром главный,
пред зерном с мешками станем…
Наполняют их исправно —
так, что еле-еле тянем.
Все провеем над лоханью —
ни остиночки, ни пыли!
А потом, чтоб горожане
с голодухи не вопили,
мелем быстро, мерим быстро,
дважды, трижды просеваем —
и муку в кадушках чистых
тут — к хлебам, там — к караваям,
не присев, готовим сразу,
да при этом так искусно,
что приятно будет глазу,
а уж рту — куда как вкусно!
Понимать тут нужно тоже
вещь такую вот, к примеру:
и вода, и соль, и дрожжи —
все должно быть точно в меру.
Тесто долго мнем и давим,
сил на это не жалея.
Чуть муки в замес добавим —
сразу туже он, белее…
Замесив, формуем тут же:
вот вам пышный хлеб, вот плоский,
этот круглый, тот поуже, —
и кладем их все на доски.
Сверху — либо покрывало,
либо теплую тряпицу,
чтобы тесто доспевало.
Надо ждать, не торопиться.
Глядь — оно и поднялося!
Тут взошедшую опару
без задержки мы относим
прямиком к печному жару.
Кочергой в печи шуруя,
смотрим, чтоб не подгорело.
А коль хлебину сырую
проглядим, то плохо дело:
мало ль склочного народца
в достославном нашем граде?
Целый бунт, поди, начнется,
даже стража с ним не сладит!..
Подвергают хлеб наш пробам
должностные прежде лица.
Впрочем, с этим-то народом
можем мы договориться:
им, для их же интересу,
носим яйца по-французски,
чтоб, коль в хлебе мало весу,
не томили нас в кутузке.
Но к мздоимству всяк ведь лаком —
и хлебнуть беды мы можем,
если стражникам-собакам
что-то в лапы не положим:
оклевещут нас, известно,
перед теми, должностными!
Так что заработок честный
делим мы еще и с ними.
Ладно, с нас печник да мельник
непомерной просят платы.
А ведь стражник-то — бездельник!
Так за что ж берет, проклятый?
Хоть сожрали б, что ли, черти
всех таких! А их немало:
Горлопан, Пузанчич, Фертик,
Кровосос, Храпун, Воняла…
Самый вредный прозван Дошлым;
он одну из нас, бесстыжий,
еще летом позапрошлым
обобрал и с торга выжил!
При труде вседневном тяжком
да с такими наглецами
не прожить бы нам, бедняжкам,
не свести концы с концами:
мы, доход свой раздавая,
прогорели все давно бы,
каб — лишь хлеб да караваи,
каб — ни кренделя, ни сдобы.
Но на то ты и торговка:
с калачей, с рожков, с пирожных,
если ты печешь их ловко,
и разжиться даже можно.
Есть у нас лепешки, сласти —
ешьте, коль монет не жалко!
Всех ловчей по этой части
Образина и Давалка.
Кто ж из двух-то — знаменитей?
Кто в заглавном-то почете?
Со второй пример возьмите —
всё, сударушки, поймете…
Люди! Ласкового слова
просим нынче, как награды.
Похвалите ж нас! И снова
вам служить мы будем рады.