Европейские мины и контрмины

Старый Дейк сидел на конце стола, перед ним лежали хлеб и большой нож, рядом сидела его молодая невестка Маргарита, которая с Рождества стала счастливой молодой женщиной и своей искусной рукой дала новую жизнь старому правильному хозяйству. На ней был красивый наряд здешних крестьянок, мило и прелестно сделанный из тонкой материи; с самоуверенной ловкостью она исполняла свои обязанности хозяйки дома, раздавая работникам и работницам вкусные блюда. Глаза её светились счастьем, её муж, сидевший по другую сторону от отца, напротив неё, восхищенным взглядом следил за движениями молодой женщины, а строгие, резкие черты старика озарялись ласковой улыбкой, когда невестка с особенным вниманьем выбирала и клала ему на тарелку лучшие куски. Когда молодая женщина встречалась взорами с мужем или его отцом, на её щеках вспыхивал румянец, и с милой стыдливостью опускала она глаза, смущаясь новым ещё для неё званием хозяйки дома.

Старик окинул взглядом стол и, заметив, что все тарелки пусты, встал, сложил руки и, когда все последовали его примеру, прочитал медленно серьёзным, важным тоном старую простую молитву, и все, наклонив голову, произнесли «аминь». Таков был исконный и неизменный обычай в старом крестьянском доме.

Потом молодая хозяйка убрала со стола хлеб — хлеб-кормилец, к которому в старых крестьянских домах питают род религиозного благоговения, как к непосредственному и лучшему дару Божию, этот плод крестьянских трудов, основание всего крестьянского благосостояния; молодая хозяйка убрала его на место в большой шкаф. Работники ушли, почтительно сказав короткое «спокойной ночи», и вскоре работницы под надзором Маргариты сняли и убрали посуду и скатерть.

Старый Дейк расположился в широком удобном кресле, обитом коричневой кожей; невестка поставила лампу с абажуром из матового стекла — городскую новинку привезённую ею в старый крестьянский дом, которая, однако, милостиво была принята стариком, — и с приветливой улыбкой подала свёкру набитую трубку, положив на табак горячий уголь. Старый Дейк потянул дым несколько раз и с таким ласковым выраженьем, какого едва ли можно было ожидать на его жёстком лице, взглянул на красивую молодую женщину, которая наполнила два стакана пенящимся пивом и потом положила пред стариком большую библию в кожаном переплёте, из которой старик Дейк прочитывал вечером ту или другую главу, если не прислушивался с улыбкой к болтовне своих детей.

Потом она подвинула стул, к мужу, сидевшему напротив отца, и, впервые отдыхая в этот тихий час от дневных трудов, прильнула к плечу сильного молодого крестьянина, который своею могучей работящей рукой кротко и тихо провёл по её роскошным, гладко причёсанным волосам.

— Скоро уже год, — сказал старый Дейк задумчиво, отпивая медленно из своего стакана и выпуская клубы табачного дыма, — скоро уже год, как мы здесь в последний раз праздновали день рожденья доброго оберамтманна. Хороший был господин. Тогда он, конечно, не предчувствовал, что будет с ним через год, — с ним, с королём и страной!

Маргарита опустила ниже голову на грудь мужа — её всегда печалило, когда касались великих событий, приводивших в столкновение её любовь к прусской родине, с теми ощущениями, которые она нашла у всех добрых и честных людей, окружавших её в её новом и милом отечестве.

Фриц Дейк закусил губы, гневное выражение разлилось по его лицу, и он глухим голосом сказал:

— Я не должен вспоминать о том, что случилось с нами в этот год, Когда я вспомню о короле, который живёт далеко в изгнанье, когда подумаю о наших солдатах, которые так храбро бились везде и всегда до последней минуты, и когда потом должен видеть чужие мундиры, я готов усомниться в правосудии Божием.

— Этого никогда не должно делать, — важно отвечал старик. — Нам ли знать пути Господни? Правда, я с прискорбием взираю на прошедшее, в котором крепче укоренилась моя старая жизнь, чем твоя, сын, но не осмеливаюсь порицать великие судьбы, предопределённые Господом князьям и народам. Повинуйтесь начальству, имеющему власть над вами, — продолжал он через несколько минут, — так говорит наш достойный пастор Бергер, который, без сомнения, хранит в памяти старое время и от всего сердца предан нашему бедному королю. И мы не имеем, конечно, никакой причины жаловаться на новое начальство, которому Бог вручил власть — господин фон Кленцин, следует признать, искусный, правдивый и милостивый человек, хотя и не умеет достучаться до сердца ганноверского крестьянина как оберамтманн, однако ж он желает добра, и что мне особенно нравится, так это то, что он уважает нашу любовь и привязанность к старине.

— Но… — вскричал Фриц недовольным тоном.

Маргарита подняла голову с его плеча; глаза её заблестели и закрасневшись, она сказала с живостью: