Европейские мины и контрмины

— Официально мне ещё не сообщено, — сказал он. — Дело возможно: между офицерами и солдатами замечается движение, но моя ли задача — исполнять добровольно полицейские обязанности в отношении этих людей, которые, однако, руководствуются мотивом, который я должен уважать, и преследовать их по анонимному доносу? Нет, конечно нет, — сказал он с живостью, — если это и правда, то для нас же лучше, если преследуемый убежит. Какую пользу получим, создавая мучеников, которые пользуются симпатией страны и наказание которых только усилит неприязнь жителей к нам? Да и за что — за то, что они не могли в один день забыть верность, в которой клялись? Без сомнения, не устрашением и угрозами мы можем привлечь сердца, а уважением и доверием, чтя их скорбь и ласково вводя в новые условия.

Он бросил бумагу на стол и стал ходить по комнате.

Прошло с час, когда вторично зазвенел колокольчик.

Это был курьер с письмом к фон Кленцину.

Последний распечатал письмо и, прочтя его, глубоко вздохнул.

— Введите жандарма! — приказал он чиновнику, который поспешил исполнить приказание. — Известие верно, — продолжал он печально, — вот реквизиция и приказ об аресте. Бедный молодой человек, которого я видел здесь столь счастливым в семейном кругу, неужели я отдам его в тюрьму, на суд, из того дома, где он родился? Печальная, грустная обязанность. Однако я должен исполнить долг службы, — сказал он, — вот предписание, я исполню его, и только!

Оп схватил письмо кандидата, поднёс его к горевшей свече и медленно сжёг.

Вошёл жандарм.

— Вот реквизиция и приказ об аресте; вероятно, что преследуемый, как пишут, едет к роще — отправляйтесь немедленно и постарайтесь догнать!

Он отдал жандарму бумаги, тот взглянул на приказ об аресте и с угрюмым выражением закусил усы. Потом отдал честь и вышел; вскоре послышался конский топот, жандарм поехал скорой рысью.

— И дай бог, чтобы он его не догнал! — произнёс фон Кленцин.

Фриц Дейк тихою рысью выехал из деревни на дорогу к Люхову. Когда исчезли в темноте последние дома, он остановил лошадь и посадил лейтенанта рядом с собой, потом свернул в сторону и, оставив деревню в стороне, пустил лошадь во всю прыть к люнебургской роще.

Оба они мало говорили. Фриц внимательно присматривался к едва видной в темноте дороге, а лейтенант предался своим мыслям, которые то касались оставленных им любимых особ, то стремились к таинственной будущности.

Через час они достигли начала обширного волнующегося моря зелени, на котором, как на настоящем море, взгляд ограничивал только один горизонт — горизонт, который, подобно колоколу, охватывал эту обширную, волнующуюся, трепещущую поверхность мелких листков.

Кто не был в этой роще, тот соединяет с нею понятие пустыни, печального уединения. Но не такова эта обширная, однообразная площадь: чудная жизнь кипит там внизу, под волнами мелких, прелестных, подвижных листиков, которые колеблются от дуновения ветра тихо-тихо шумят, а там, ещё ниже, под этими растеньицами, опять кипит богатая и разнообразная жизнь. Там крохотные муравьи, которых не касается разрушительное движение людской жизни, возводят свои искусные постройки и магазины, там бродят маленькие жуки, пёстрые козявки, присмотревшись внимательно к какому-нибудь месту, видишь словно микроскопическую картину первобытного леса в свободном развитии творческой природы. И когда зацветёт трава и всё это серо-зелёное волнующееся море примет красноватый сверкающий оттенок, тогда над всею этою обширной равниной разливается нежный, приятный аромат, все крошечные чашечки скромных цветов льют своё благоухание, как благодарственную жертву Творцу, жужжащие рои пчёл пролетают над ними, радужный бабочки вьются и резвятся на цветах.

Проезжая через этот тихий мир растительной и животной жизни, по колее, оставленной последней проехавшей телегой, которая примяла траву, встречаешь там и сям стада мелких овец с густым руном, за которыми следует пастух в тележке, а вдали на горизонте выступает, медленно приближаясь, двор крестьянина, небольшой оазис обработанной земли. Останавливаешься, отдыхаешь, обмениваешься дружеским поклоном, расспрашиваешь о дороге к ближайшему двору и опять пускаешься в безбрежную равнину, на вечное спокойствие которой уже много столетий смотрит небо, между тем как окружающий мир, то создавая, то разрушая, принимает новую форму и потом опять разрушает её.

Быстро и уверенно пустил Фриц лошадь но безмолвной равнине — он не мог видеть следов на траве, но знал созвездия, которые указывали ему направление, как всем жителям этой местности, и всё глубже и глубже проникали беглецы в однообразно волнующуюся равнину; напоенную сильным смолистым запахом. В некотором отдалении ехал жандарм из Блехова.

Он медленно подъехал к границе рощи, остановил лошадь и внимательно прислушался к постепенно замиравшему стуку телеги, катившейся среди ночного безмолвия.