Европейские мины и контрмины

В огороженное место приехала мадам Мюзар в открытой великолепной коляске, с напудренным кучером и лакеем в белых чулках. Её лошади были похожи как две капли воды на проданных маркизе Палланцони, так что трудно было отдать преимущество той или другой упряжке. Мадам Мюзар вежливо, но с некоторой досадой поклонилась молодой женщине, окружённой изящным обществом; маркиза со смущением отвечала на поклон и потом подъехала поближе к месту скачки.

Граф Риверо заметил эту встречу и поклоны обеих женщин, на его губах явилась особенная улыбка.

В толпе произошло небольшое волнение.

От Булонского леса ехали скорою рысью императорские экипажи, впереди скакали пикеры, одетые в зелёное с золотом; в открытой коляске, запряжённой четвёркой безукоризненных лошадей, сидели император с императрицей; на передней лавочке располагался генерал Флери, у дверец ехал барон де Пьетри.

В чёрном пальто и шляпе, Наполеон, сгорбившись, прижался в уголок, изредка поднимая руку, когда толпа снимала перед ним шляпы и приветствовала более или менее громкими криками: Vive I'Empereur! Рядом с Наполеоном сидела императрица в тёмно-сером, чрезвычайно простом наряде, гордым взглядом окидывая пёструю волнующуюся толпу, непрерывно раскланиваясь во все стороны.

Во втором экипаже ехали придворная дама и адъютант в штатском платье. В некотором отдалении можно было заметить простое купе шефа дворцовой полиции.

Императорские экипажи остановились у входа.

Вскоре их величества вошли в большой средний павильон, императрица села в своё кресло, Наполеон осматривал в бинокль место скачки, сохраняя на лице усталое, утомлённое и равнодушное выражение.

— Взгляните на эту пёструю, жужжащую толпу, — сказал граф Риверо, — взгляните на бедного задумчивого императора, на сияющую императрицу, все как будто собрались для того, чтобы показать своё удивление и зависть к блеску, весь интерес, кажется, сосредоточен на быстроте лошадей, на шансах выиграть забег, и, однако, какое бесчисленное множество нитей тянется через лёгкую, весёлую суету — нитей, которые движут и направляют судьбу европейских народов.

— Да, — сказал Мединг, — Париж со своею разнообразной жизнью есть большой лабиринт, но кто нам даст путеводную нить по этим путям, полным мрака и тёмных бездн, скрытых под чудесной, сияющей поверхностью?

— Никакой Тезей не найдёт руководящей нити, — возразил граф Риверо с улыбкой, — если не получит её от Ариадны. Поверьте мне, только рука женщины может вести в Париже, где всё иначе, чем у вас в Германии. Имея здесь дам своими союзницами, вы открываете им все свои тайны и достигаете всех своих целей. Этот совет я осмеливаюсь дать вам, предполагая, что он хорош.

— Благодарю вас и постараюсь воспользоваться им, — сказал Мединг, делая лёгкий поклон. — Но заезд начинается, встанем, граф.

Он влез на козлы, граф Риверо и фон Венденштейн встали в коляске, взоры всех с напряжённым вниманием были устремлены на уставленных в ряд лошадей, хотя через экипажи и стоявших в них людей нельзя было видеть самой скачки, полюбоваться на которую собралась вся эта масса народа.

После ложной тревоги, усилившей напряжённое внимание публики, помчались наконец лошади с жокеями в пёстрых шёлковых и бархатных куртках и вскоре исчезли вдали, показываясь изредка на краю ипподрома, у опушки рощи или у подошвы холма.

Все лорнеты и бинокли были нацелены на эти пункты обширного ристалища, на которых иногда мелькали кони; шумная и беспокойная прежде масса людей ожидала теперь молча возвращения соперников, и только изредка раздавалось там и сям восклицание радости или огорчения, смотря по тому, являлась или пропадала надежда на выигрыш той лошади, за которую держали пари.

Наконец скакуны показались на обратном пути, со стороны Булонского леса; гробовое молчание царствовало на обширной равнине, но когда первый скакун далеко опередил прочих, громкий крик приветствовал его, и в ту минуту, как он достиг цели, всё, принадлежащее к спорту, побежало и нахлынуло к весам; публика опять заволновалась, и над равниной снова повис гул смешанных человеческих голосов.

— Я так и предполагал, — сказал граф Риверо, — что приз достанется лошади графа Лагранжа, — хотя только мимоходом взглянул на скакуна. Это животное превосходило всех остальных.

— Всё это очень хорошо, — сказал фон Венденштейн с улыбкой, обводя сияющим взором обширное, блестящее зрелище, — но, со скаковой точки зрения, оно кажется мне несколько наивным.

— Фон Венденштейн был офицером в ганноверской кавалерии, — заметил Мединг, — и очень серьёзно воспринимает всё, относящееся к лошадям.

— Парижанин смотрит на это иначе, — сказал граф Риверо, — сюда ходят, как в оперу — посмотреть на людей и себя показать. Я убеждён, что знатная публика интересуется более пёстрыми жокеями, чем лошадьми. Истинный серьёзный спорт, каков английский, не принадлежит к числу национальных французских страстей. Но кто это в императорском павильоне?