Европейские мины и контрмины

— Я стану верить ей — чем будет моя жизнь без этой веры?

Прохожие начали посматривать с удивлением на Жоржа, который, прислонясь к дереву, разговаривал сам с собой и не сводил глаз с равнины, хотя там уже нечего было смотреть и весь народ спешил в столицу.

Жорж заметил эти удивлённые взгляды и медленно побрёл в Париж вместе с толпой, которая шла по боковым дорожкам, между тем как средняя аллея была занята экипажами, тянувшимися в два ряда.

Едва он сделал несколько шагов, как встретившееся препятствие остановило на минуту экипажи — среди мрачных мыслей и волнующихся чувств молодой человек слышал громкий смех и весёлый говор, и изредка голос, звук которого он узнал бы из тысячи — голос, приводившей в движение сокровеннейшие струны его сердца.

Он быстро обернулся: на большой аллее, в пяти шагах от него, стоял великолепный экипаж с ливрейной прислугой; украшенные букетами кони нетерпеливо били копытом. Около экипажа находилось два господина верхом, которые болтали и шутили с прелестной дамой, откинувшейся на шёлковые подушки; закрываясь зонтиком от яркого солнца, эта дама не то высокомерно, не то благосклонно смотрела на обоих кавалеров.

И эта блестящая красавица, эта обладательница экипажа и лошадей была Луиза Бернар, бедная швея с улицы Муфтар, простая, кроткая приятельница молодого человека, оживившая его существование, пробудившая столько тёплых чувств в его сердце, исчезнувшая потом, но обещавшая возвратиться и вместе с ним пройти жизненный путь; это был чистый идеал, образ которого всюду преследовал молодого человека, который он искал со всей страстью сердца, которому верил беззаветно своим любящим сердцем.

Из груди бедного Жоржа вырвался не крик, но глухой, хриплый звук, похожий на предсмертный стон загнанной дичи, его глаза раскрылись широко и смотрели пристально на образ, стоящий перед ним, как страшное видениe: холодный пот выступил на его лбу, руки раскрылись, как бы ища опоры.

Дама в экипаже не заметила его, бедного, дрожащего, замешанного в толпе на боковой дорожке; затор рассеялся и экипажи двинулись вперёд; прекрасные лошади, играя, тронулись с места и быстро умчали экипаж маркизы Палланцони, которую сопровождали два господина верхом.

Невозможно описать, как возвратился Жорж Лефранк в Париж, как вошёл в свою уединённую пустынную комнатку на улице Муфтар, но час спустя он сидел там за столом, подперев руками голову и не сводя пламенных взоров с лежавшего перед ним письма молодой женщины.

По временам он вставал, машинально ходил по комнате, без слов, без всякого другого звука, кроме тяжёлого стона, выходившего из глубины груди и глухо раздававшегося в маленькой, пустынной комнате.

Много часов провели они так в своей комнате — солнце закатилось, и над Парижем стал расстилаться мрак, между тем как мягкий свет луны серебрил купола башен и кровли исполинского города, и месяц так же спокойно и приветливо смотрел с неба на суетливую толпу занятых, борющихся, счастливых и бедствующих людей, как некогда смотрел он на тёмные, молчаливые леса древней Галлии.

Жорж поник измученной головой, глаза его смягчились, и на бумагу капнула горячая слеза.

Это благодеяние природы, этот божественный подарок вечной любви, святые слёзы, разорвали, казалось, сковывавшие его узы: глубокий вздох вырвался из его груди, он взглянул на небо с глубокой скорбью, но без того страшного оцепенения, в которое доселе был погружен.

— Итак, погибло счастье, рухнули надежды. Всё умерло — хуже, чем умерло, потому что смерть оставляет воспоминания и не касается любви, а здесь, здесь убито воспоминанье и любовь!

— Ложь! — вскричал он. — Ложь и измена — зачем выпало на мою долю это страдание, зачем моя жизнь не прошла в спокойном неведении, зачем пробуждать надежду и манить счастьем, чтобы низвергнуть потом в бездну? И притом, притом я запятнал себя, я думал, что защищаю право и невинность, и был орудием интриги, которой не мог подозревать — жалким орудием, которое бросают по миновании надобности, которому платят…

Он замолчал; смертельная бледность покрыла его лицо.

Он торопливо выдвинул ящик стола и схватил свёртки с золотом, полученные вместе с письмом молодой женщины.

— Прочь, — вскричал он, — прочь это золото, которое она оставила как плату за мою душу, за моё надорванное сердце! Я не могу возвратить его, пусть же оно канет туда, где не увидит его ни один человеческий глаз!

Он судорожно сжал золото и сунул его в карман: потом надел фуражку, отворил дверь и вышел в переднюю.

Мадам Ремон направлялась из кухни в свою комнату.

— Вы не получили никаких известий о нашем друге? — спросила она ласково.

— Нет, — отвечал Жорж едва слышно.

— Зайдите ко мне, — сказала старуха с участием, — мы поговорим немного — вероятно, мы скоро услышим о ней, узнаем об её возвращении, и тогда опять начнутся ваши милые, прекрасные вечера…

— Мне необходимо идти со двора, — сказал Жорж грубо, — извините меня, я, может быть, запоздаю! — И, поклонившись наскоро, он сбежал с лестницы.