Европейские мины и контрмины

— Не беспокойтесь, — сказал он, — я говорю не о Риме и нисколько не намерен посягать на папскую власть и терять выгодную для Франции позицию. Итальянское национальное чувство требует, чтобы кроме Венеции были возвращены и все области, которые принадлежат Италии по населению и языку. Из таких областей существенно важен итальянский Тироль, который, по моему мнению, не имеет никакого значения для Австрии. Уступка его возбудила бы в Италии сильную радость и оттеснила б на второй план желание иметь Рим столицей. Получив Тироль, итальянское правительство могло бы с большей уверенностью приступить к австрийскому союзу, отказаться навсегда от Пруссии и оказать нам значительную помощь. Разумеется, — прибавил он, бросив на фон Бейста быстрый взгляд, — разумеется, когда наступит наше общее действие и будет иметь успех, Австрия может потребовать вознаграждения за уступку Тироля.

Фон Бейст в смущении смотрел в пол и теребил концы галстука.

— Государь, — заговорил он после размышления, между тем как император, точно в изнеможении, снова сел, — я нисколько не скрываю своего личного убеждения в том, что Австрии бесполезны не только итальянские области, но и польские. Может быть, было бы лучше, если б Австрия никогда не приобретала этих областей. Конечно, лучше вовремя уступить итальянские владения, чтобы обратить все свои силы на север и сохранить неприкосновенным своё положение в Германии. Но, — продолжал он нерешительно, — что представляется правильным и разумным политическому взгляду министра, то нередко встречает естественное и законное негодование монарха. Ваше величество поймёт, что минувшее воспитало в сердце моего государя такое чувство, которое не вполне благоприятно союзу с Италией и если такой союз будет приобретён уступкой области, долго бывшей во владении габсбургского дома. Поэтому мысль этой комбинации должна быть медленно и спокойно обсуждена, о ней нельзя говорить без приготовления. Предоставьте мне развить эту мысль — она созреет и принесёт плоды. Здесь же, в Зальцбурге, при личных свиданиях вашего величества с моим государем, было бы лучше не касаться этого пункта.

Император отвечал любезно:

— Благодарю вас, дорогой барон, за откровенный и подробный ответ; в то же время я искренно радуюсь тому, что мы сходимся в политических взглядах на положение дел, и остерегусь мешать вам в вашей предварительной деятельности, стремящейся осуществить наши мысли.

Он взглянул на часы.

— Сегодня назначена поездка в Клейсгем — императрица бесконечно радуется прекрасным горам, я же буду иметь честь посетить сперва их величества. Быть может, мы найдём время изложить императору некоторые из затронутых нами пунктов?

— Я подготовлю к тому его величество, — сказал фон Бейст, — но должен ещё спросить, довольно ли ваше величество своим помещением и не имеет ли ещё каких-либо приказаний?

— Благодарю, — отвечал император, вставая, — не знаю, чего ещё можно бы желать. Императрица в восхищении от своих апартаментов и тронута внимательностью, с какой устроена её спальня по образцу тюильрийской. Что касается меня, — сказал он, обводя глазами салон, — то едва ли возможно соединить большее великолепие, вкус и комфорт.

— Императору будет лестно узнать, что ваше величество довольно, — заверил фон Бейст. — Обстановка ваших апартаментов имеет известный исторический интерес — это та самая мебель, которую заказал бедный император Максимилиан для миланской резиденции, когда он ещё был правителем Ломбардии.

Лицо императора покрылось внезапной бледностью, губы сжались, глаза с ужасом смотрели на богатую мебель салона.

Но он скоро овладел собой, протянул руку фон Бейсту и сказал с любезной улыбкой:

— Итак, до свидания, ещё раз поздравляю себя, что наши идеи оказались сходными.

Фон Бейст вышел из салона.

Едва император остался один, как на лице его снова явилось выражение ужаса. Он в изнеможении опустился в кресло и дрожащими губами прошептал:

— Предвещает ли мне гибель эта мебель, заказанная Максимилианом в дни счастья и блеска? Им, нашедшим такой страшный конец? Я приехал сюда для того, — продолжал он, опуская голову на грудь, — чтобы умолить эту кровавую тень, ставшую между Австрией, и вот он сам грозно выступает в виде безжизненной мебели моей комнаты!

Он вскочил, как будто содрогаясь от прикосновения к креслу, и стал ходить по комнате большими шагами.