Европейские мины и контрмины

— Много мягкости в походке, — сказал он вполголоса, — прекрасные движения стана… она произведёт фурор… я уже вижу всю молодёжь в восторге, жатву брильянтов.

Джулия села за пианино, подумала с минуту и запела звучным голосом:

— Когда настала мне пора Нормандию покинуть…

Мирпор слушал внимательно; его сперва поразил выбор этой простой, грустной песни, которой он не ожидал после своего разговора с матерью; но потом, казалось, удивился гибкости и звучности голоса и задушевности пения.

Джулия забыла о присутствующих; она отдалась песне, которая гармонировала с её настроением, и с воодушевлением пела:

Приходит в жизни день и час —
Кончаются мечты у нас,
И вспомнить нужно о себе
Мятущейся душе…

— Браво, браво! — вскричал Мирпор, громко аплодируя. — Восхитительный голос! Если бы он был сильнее и обширнее, мадемуазель стала бы украшеньем оперы, но, кажется, голос её будет слаб для этого. — Впрочем, будьте уверены, — продолжал он, обращаясь к Лукреции, — вашей дочери предстоит блестящая будущность — я уже вижу её предметом общего удивления в Париже и сочту себя счастливым, что участвовал в открытии этого перла.

Джулия вдруг перестала петь при громких одобрениях Мирпора и повернулась в ту сторону, где сидела её мать. Она слышала замечание гостя; нежное, мечтательное выражение, появившееся на её лице при исполнении последней строфы, исчезло совсем; во взоре явилось твёрдое, непоколебимое спокойствие. Она быстро встала и, поклонясь слегка Мирпору, сказала с ледяною учтивостью:

— Благодарю вас за снисходительное суждение: я очень хорошо знаю, как мало заслуживает похвалы моё простое пение. Мои песни — удовольствие моей тихой, внутренней жизни, и я никогда не отдам на суд толпы того, что служит мне источником счастья и утешения в горе.

Мирпор с удивленьем взглянул на мать молодой девушки, потом сказал, разглаживая свои маленькие усы:

— Мадемуазель откажется со временем от этого жестокого решения — цветы не созданы для того, чтобы распускаться в безвестности, и такая красота не должна быть скрыта от света.

— Весьма естественно, — сказала Лукреция спокойно, — что, моя дочь, выросшая в домашнем уединении, испытывает некоторый страх при мысли выступить перед публикой: этот страх присущ всем артисткам. Впрочем, — прибавила она, бросив на Мирпора значительный взгляд, — все эти предположения, может быть, преждевременны: у моей дочери довольно времени, чтобы обсудить своё решение.

— Конечно, конечно, — сказал Мирпор, — я только выразил своё мнение и дал совет по чистой совести! Во всяком случае, надеюсь, что мадемуазель не отвергнет просьбы испытать свой замечательный талант по крайней мере в тесном кружке любителей и знатоков. Прошу у вас позволения, — обратился он к Лукреции, — ввести через несколько дней вас и вашу дочь в салоны двух моих друзей, знатных дам, маркизы де л'Эстрада и княгини Давидовой; там представится вашей дочери случай восхитить небольшой, но избранный кружок.

Джулия опустила глаза и сжала губы.

Когда Мирпор окончил говорить, девушка подняла на него взгляд с холодным выражением и, казалось, хотела отвечать.

В эту минуту отворилась дверь, в неё заглянула горничная молодой девушки и с многозначительным жестом сказала:

— Вас ожидают в салоне!

По лицу Джулии разлился яркий румянец.

— Ты позволишь мне взглянуть, кто приехал? — сказала она матери и, холодно поклонившись Мирпору, который следил за нею с удивлением, пробежала по коридору на другую половину этажа и вошла в свой салон.

Фон Грабенов встретил её с сияющим взором и раскрытыми объятьями.

Она подбежала, бросилась к нему на грудь, приникла головой к плечу и громко зарыдала.

— Ради бога, что с тобой? — вскричал молодой человек в испуге.

— О, ничего, — прошептала девушка. — Когда я с тобой, у твоей груди, я чувствую себя, по крайней мере в эту минуту, в безопасности! Сладкий обман! — промолвила она тихо. — Ибо для меня нет безопасности и никто не может защитить меня!

— Ради бога, что случилось? — опечаленно воскликнул фон Грабенов. — Прошу тебя, скажи мне…

— Теперь ничего, — отвечала она, выпрямляясь и качая головой, как будто хотела сбросить покров мрачных мыслей. — Ты знаешь, что я часто бываю грустна, может быть, настанет минута, в которую я выскажу тебе причину моих мучений — если тени будущего примут осязательную форму. Теперь же воспользуемся минутой, она так прекрасна — не станем терять её, ведь кто знает, будет ли она продолжительна!

Джулия подышала на платок и приложила его к глазам.

Потом с восхитительной улыбкой взглянула на своего возлюбленного; её глаза ещё сверкали слезами.

— Твоя карета здесь? — спросила она. — Поедем за город: я жажду воздуха, весенних цветов, свежей зелени молодых листочков!

— Куда же поедем — в Булонский лес или к каскадам?

— Нет, — отвечала девушка. — Поедем в Венсенский лес — там никто не встретится, мы забудем мир, будем наедине с пробуждающеюся природой.

— Милая Джулия! — вскричал молодой человек, обнимая её.