Ф. И. О. Три тетради

I

И не обращаясь к шоферу сказал:

– Отвезите меня домой.

– А ты что пьяный?

– Нет.

– А далеко везти?

– Феодосийское шоссе, 22.

– Ну садись.

М. А. сел в машину и через несколько минут был возле дома. Вылезая из машины, он не сказал ни спасибо, ни до свиданья, дал шоферу десять рублей и вошел в калитку. В прихожей и в столовой горел свет. Около тумбочки, на которой стоял радиоприемник, на пол поставил бутылку. Вошел в комнату Олюши, зажег свет. Долго стоял тут же у выключателя и смотрел на нее. Она лежала, покрытая покрывалом, с закрытым салфеткой лицом.

– Вот теперь я не один. Я рядом с тобой. Хоть ты и умерла, а я все-таки здесь, с тобой, – думал он. – Дорогая глупая девочка, что ты наделала? Разве кому-нибудь нужно было, чтоб ты умерла?

Он подошел к ней, снял салфетку с лица, коснулся рукой, а затем губами ее холодного и как будто влажного лба, прошептал:

– Да, умерла. А я все-таки с тобой. Что тебе пожелать?

Покрыл снова лицо, потушил свет, закрыл двери и, войдя в столовую, сел на тахту, стоящую тут же, около двери в ее комнату, у окна.

Водка, которой он выпил в ресторане, на него нисколько не подействовала. Когда прежде он выпивал сто граммов, у него кружилась голова, по телу разливалось хмельное тепло. Ничего этого он не чувствовал теперь. Он еще долго сидел, опершись на колени, поверженный в ползущие мысли горя и одиночества.

В столовой громче, чем обычно, не тикали, а стучали часы – доходил третий час. М. А. постелил постель, как всегда, на тахте, разделся, потушил свет и лег спать. Он силился заснуть, но сон был далеко от него. В голове его мысли блуждали какими-то хлопьями, обрывками словно разорванных туч. Они ему не давали заснуть. Пролежав так с полчаса, он встал, налил из бутылки больше чем полстакана водки, выпил, взял в рот кусочек черного хлеба, вспомнил, что сегодня не обедал, ничего не ел кроме завтрака – стакан чая и кусок хлеба с повидлом. Но есть совсем не хотелось. Он снова лег. Долго ворочался, не спал. Водка не действовала. Мысли продолжали ползти. «Леня, ты мне больше не нужен», опять прозвучало в его голове. Как это не нужен? Как понять эти ее последние слова? Она сказала их, умирая, в полузабытьи, с последними ударами сердца, в то время, когда у нее стояла смерть у изголовья. Значит она произнесла их от всей души, от всего ее существа, это были ее последние мысли, рожденные последними мгновениями жизни. Ну почему «ты мне больше не нужен»? Потому ли не нужен, что на этом обрывалась их любовь, их совместная жизнь, их совместная борьба с этой проклятой болезнью. Или «не нужен» потому, что она, будучи очень больной, решила воспользоваться его заботами, услугами, вниманием и другими условиями, которые ей были необходимы в эти последние дни ее жизни. Эта мысль крепко засела в его голове, и он не мог от нее отвязаться.

Ему не лежалось. Он отбросил одеяло. Опустил ноги в мягкие комнатные туфли и закурил. Вдыхая большую затяжку табачного дыма, он напрягался, старался прийти к ответу и не мог.

Он вспомнил госпиталь. Однообразные дни залечивания раны и выздоровления. Читать было почти нечего. Каждый день протекал монотонно, по расписанию, установленному жизнью покалеченных людей: утром завтрак, обход врачей, несложные вопросы и ответы, перевязки и процедуры, обед, ужин, иногда кино. От этой обстановки хотелось бежать, скорее вернуться домой, война уже несколько месяцев как кончилась, и от этого еще нестерпимей хотелось увидеть уцелевшую дочь, стариков, родных и знакомых, вдохнуть домашний воздух, запах домашних вещей, побыть в кругу близких друзей, узнать о прожитых ими днях, рассказать о себе.

Преследовала мысль: «как снова начинать жизнь?» Первая жена погибла. Погибли ее мать и отец. Погибла семья. Осталась лишь дочь одиннадцати лет и он, раненный в голову и в левый глаз. Едва ли он сможет работать неутомимо, как прежде. Последние годы перед войной он был начальником финансового отдела крупной областной организации. Будет ли по плечу ему теперь эта работа? Ему, как серьезному человеку, пришла мысль попробовать испытать свои оставшиеся способности. Лечение подходило к концу и, чем ближе был конец, тем сильнее росла тревога. Если он уставал, если сменялась погода, если он почему-либо начинал нервничать, рана давала себя знать, болела голова, ныло где-то под черепом, в левой части лба.

Однажды после завтрака он вышел во двор госпиталя. Яркое июльское солнце как будто весь свой пыл сосредоточило на этом маленьком, неуютном дворе. Земля, стены, железные крыши дышали жаром. Он вошел в одноэтажное помещение, где располагались кабинет начальника госпиталя, полковника Бериговского, кабинет замполита, рослого блондина майора Кринчина, и финансовая часть госпиталя.

Он решил предложить начфину свои услуги, поработать хотя бы с неделю, помочь им и тем самым испытать уцелевшие силы.

Начальник финансовой части тов. Гондаренко охотно согласился.

– Пожалуйста, ранбольной товарищ Медведков. Я охотно дам Вам работы. Работы у нас хватает. Только врачи-то как, разрешат Вам работать?

– А вот с врачами-то на эту тему я не разговаривал. Думаю, что разрешат. Ведь я буду помогать Вам по мере сил, скуки ради и если почувствую головные боли или еще какие-нибудь болячки и невзгоды, то перестану работать.

– Хорошо, договорились! Сейчас сядете работать или завтра?

– Нет, сейчас, как говорится, не отходя от кассы.

Леонид Михайлович сел за свободный стол, по которому скакали солнечные зайчики, пробравшиеся сквозь листву густой, развесистой липы.

Начальник финансовой части дал ему работу и объяснил, в чем она состоит. Леонид Михайлович быстро понял и приступил к работе. Первое время странно дрожали пальцы и не совсем как раньше суетились костяшки на счетах, а затем пошло плавно и спокойно, будто он много лет так работал, и не было войны. Лишь назойливо, сбоку, с левой стороны, стояло темное пятно, которое преследовало каждый поворот головы, да рассеянность стала больше: как ни старался он быть внимательным, описки, пропуски, записи не в те графы пестрели на первых порах. Хорошо, что он предусмотрительно первую работу решил исполнить на черновике, а затем переписать. Через неделю он освоился и работал смело и хорошо. В знак благодарности начальник госпиталя полковник Бериговский прикрепил Леонида Михайловича на довольство к офицерской столовой, в которой питались врачи госпиталя. Леонид Михайлович и не подозревал, что одновременно с этим его ждала черная неблагодарность.

Как-то начфин Гондаренко не вышел на работу. Сказали, что он заболел. Дня два Надя, работавшая кассиром, ходила подписывать чеки и другие документы к нему домой. Он жил тут же, при госпитале. А на четвертый день Бериговский вызвал Леонида Михайловича к себе в кабинет.

– Садитесь пожалуйста. Я хотел поговорить с Вами. Дело вот в чем. Гондаренко едва ли скоро поправится, болезнь его затяжная. Не согласитесь ли Вы его заместить?

– Я еще не в курсе всех дел, товарищ полковник. Мне кажется, что старший бухгалтер Александрович более подходящая кандидатура для замены, чем я.

– Александрович не сможет. Он большой труженик, но он не администратор, не хозяин в работе, а сейчас у нас предстоит большая, серьезная и вместе с тем почетная финансовая работа: расчеты с демобилизованными. А мне говорил Гондаренко и другие работники, что Вы работаете хорошо и вполне справитесь с этой работой.

– Мне очень и очень не хочется браться за эту работу, товарищ полковник. Я скоро вылечусь и демобилизуюсь, работа меня задержит здесь, а я так хочу домой, хоть и дома-то нет, но хочу домой, хочу видеть дочь.

– Вы должны, товарищ, согласиться и помочь нам. Все равно до полного заживления мы Вас из госпиталя не отпустим.

– На сколько нужно заменить Гондаренко? На месяц? Больше месяца?

– Да, примерно на месяц-полтора.

– Ну что ж, если так, придется согласиться. Только не больше, товарищ полковник, чем на полтора месяца.

– Постараюсь Вас не задерживать больше и создать Вам соответствующие условия.

Гондаренко передал дела, а Леонид Михайлович по приказу Бериговского был назначен почему-то не временно, а просто начальником финансовой части госпиталя. Не прошло и двух дней, как Гондаренко был освобожден совсем и без видимой болезни уехал к себе в Одессу.

Как-то раз к концу рабочего дня в кабинет начфина, постучав в дверь, вошла доктор Поспелова, видимо с подругой, интересной, но очень бледной черноволосой женщиной.

– К Вам можно, Леонид Михайлович?

– Конечно, можно, рабочий день еще не окончился.

– Мне кажется, я Вас испугала, не правда ли?

– Признаться, да. Я что-то сегодня устал, больше чем обычно. Ну и о чем-то задумался. А Вы как всегда с Вашей стремительностью. Вот и испугали. Здравствуйте и садитесь пожалуйста.

– Леонид Михайлович, Вы не знакомы с доктором Белоусовой?

– Нет, не знаком.

– Так вот, познакомьтесь. Это наш ведущий терапевт. Ольга Степановна Белоусова.

Та протянула тонкую руку и добавила к сказанному, что «бывший ведущий терапевт» и что сейчас она по состоянию здоровья отчислена из госпиталя.

– Да, да, Леонид Михайлович, Вы Ольгу Степановну знаете, потому что оплачивали ей больничный лист. Она уже около трех месяцев у нас не работает. Она сама лежала в больнице. У нас к Вам, у нее, у меня, у других ее подруг и товарищей по работе большая просьба. Дело вот в чем. Ольга Степановна сейчас, то есть не сейчас, а завтра, едет в Крым, в Ялту, в санаторий. Дорога для нее будет утомительной. Жара, духота в вагоне, а после такой дороги сразу ехать из Симферополя на автобусе в Ялту сто километров, да еще по горам, она не выдержит. Она очень и очень слаба. Ей, добравшись до Симферополя, нужно день-два отдохнуть и затем только ехать в Ялту. Мы знаем, что Вы симферопольский. И что, наверное, у Вас в Симферополе есть родные и знакомые, где бы она могла при Вашем участии эти день-два отдохнуть.

– Я так боюсь этой дороги, я еще очень слаба, мне бы с недельку отдохнуть после больницы, но сроки путевки заставляют меня ехать сейчас.

– У меня в Симферополе отец, мать, сестра, брат и моя нежная дочь. Так что Ваша просьба легко выполнима. Я сейчас напишу им письмо, они будут рады принять Вас, и Вы сможете, как у себя дома, отдохнуть столько, сколько Вам захочется.

– Ну вот и чудесно. Так что ты, Ольга, можешь не волноваться. Отдохнешь в Симферополе, а потом в Ялту. Леонид Михайлович, пока Вы пишете письмо, мы не будем сидеть и смущать Вас, и кроме того у нас еще много дел. Мы зайдем через час, хорошо?

– Хорошо, зайдите через час, я напишу.

Они вышли из кабинета. Он взял лист бумаги и стал писать. Это было его первое знакомство с Ольгой. Он и не думал тогда, что через полгода она станет ему близким и дорогим человеком. А через два с половиной года он будет сидеть один около ее холодного мертвого тела.

Через час они зашли. Он передал им письмо в открытом конверте и отдельно листок, на котором было указано, как доехать на трамваях, на какой остановке выйти, и чертежик, как найти дом. Они тепло поблагодарили, и Ольга Степановна добавила:

– Не исключена возможность, Леонид Михайлович, что мы с Вами встретимся в Крыму, если я не умру в дороге и там задержусь, а Вы скоро демобилизуетесь.

– Что Вы, что Вы, Ольга Степановна, умирать, пусть фашисты умирают, а Вам надо жить. Поправиться и радоваться всем проявлениям мирной жизни. Радоваться, именно радоваться. В Ялте Вы увидите море, южную природу, ласковое горячее солнце, новых интересных людей. Как не радоваться! Жить и радоваться. Работать надо. Желаю всем быстрого, скорого выздоровления. Чтоб Вы, как вступите на Ялтинскую набережную, так сразу же и выздоровели.

– Нет, Леонид Михайлович, плохой я жилец. Видимо, другие будут радоваться и вкушать прелести жизни. Я ведь врач и кое-что в этом понимаю.

– Вот это и жаль, что Вы врач. Когда болен, лучше не понимать, а стремиться вылечиться. Стремиться побороть этого злодея, внутреннего врага. А Вы, поди, начинаете копаться, анализировать, изучать и картинно себе представлять, как этот враг разрушает крепости в Вашем организме, как он завладевает Вашими органами и как Ваши несметные личные ударные части сдаются и отступают. А Вы вместо того, чтобы командовать, ободрить свои силы, мобилизовать все для победы, опустили голову и уныло созерцаете. Нельзя так, нельзя!

– Нет, Леонид Михайлович, я не сдалась и не опустила руки. Видите, еду в Крым, в санаторий.

– Да, а с каким настроением Вы едете? С таким настроением не в Ялту, а цветы и музыку заказывать, и то веселее будет.

– Что Вы, Леонид Михайлович, у меня настроение изменится, оно поправится. В здоровом теле здоровое настроение.

– Нужно, чтобы оно не когда-то поправилось, а сейчас. Что называется, не отходя от кассы. Устали, покушали и спать. Встали, улыбайтесь, развлекайтесь, шутите, нападайте на своих врагов. Думы печальные – враг наш.

– Верно, Оля, надо поддерживать себя. Не так страшен черт, как его малюют.

– Хорошо, я буду послушной и не буду отчаиваться, буду жить надеждой на скорое выздоровление. Когда Вы думаете вернуться в Крым?

– Я? Да хоть сегодня. Видите, обдурили меня ваши товарищи, Бериговский и Гондаренко. Теперь придется еще месяц, а может быть и два, сидеть и улыбаться здесь.

– Ну, желаем Вам поскорее вернуться домой. Мы и так много отняли у Вас времени. До свиданья.

И встав, Ольга Степановна протянула ему руку. На лице ее выступил болезненный румянец. Она устала.

– До свидания, и большое спасибо за письмо, – улыбаясь сказала доктор Поспелова.

Леонид Михайлович встал попрощаться, пожелал счастливого пути и добавил:

– Помните, как вступите на Ялтинскую землю, чтоб сразу были здоровы.

– Хорошо, хорошо!

Они вышли.

После этого ничто не изменилось; Леонид Михайлович не вспоминал и не думал о ней. Только как-то раз доктор Поспелова передала ему привет из Ялты и сообщила, что родители его очень хорошо ее приняли, что она благодарна.

Затем вспомнилось ему, как он демобилизовался и приехал к старикам, была уже осень. Как он поступил на работу в техникум, преподавателем учетных дисциплин, как много приходилось работать.

Вспомнилось, как однажды он вернулся домой вечером, поздно, дул северо-восточный ветер, моросил дождь. Холод и слякоть держали в своей власти не только землю, воздух, прохожих, улицы, дома и сады, но и мысли, и душу. Словом, все было подчинено этой тупо действующей силе, и ничто ей не сопротивлялось. Земля размокла и грязно чмокала под ногами. Деревья шумели, качались и гнулись. Люди, пригибаясь, уменьшались в росте, ежились, отворачивались и, сильно нагнувшись вперед, проходили у самых домов. На душе было пакостно. Стремления и желания, будто съежившись, притаились в далеких углах. Мысли мельчали, не двигались.

Леонид Михайлович вошел в комнату, сказал несколько слов о погоде, сел за стол. Мать подала кушать. Тепло от топившейся плиты, горячий обед, через некоторое время вернули его к нормальному и деятельному состоянию. В конце обеда мать сказала, что сегодня днем приехала из Ялты Елена Степановна. Она расположилась у Наташи в маленькой комнате; говорит, что немного поправилась.

– Спрашивала о тебе, когда приехал, что делаешь? Хочет видеть тебя. Ты бы зашел к ней. Она очень стеснительная.

– Ладно, зайду, только не сегодня.

– А чего не сегодня?

– Ну, ладно, зайду сегодня, а то еще обидится.

После обеда он надел шляпу и калоши и прошел через двор в квартиру сестры Наташи. Постучал в дверь и вошел в комнату в тот момент, когда Ольга Степановна, встревоженная, поднималась с дивана.

– Здравствуйте, доктор! С приездом! Сдержали ли свое слово? Полностью ли поправились в Ялте? Как здоровье?

– Уж очень Вы стремительны. И здравствуйте, и с приездом, и выдержала ли я слово, и как здоровье, все сразу, прямо без передышки. Во-первых, здравствуйте, Леонид Михайлович. Садитесь пожалуйста. Я очень рада, что мы встретились, и я могу лично, без услуг почты, выразить Вам свою признательность. Я так благодарна Вам, Вашей маме, Вашему папе и сестре, что такую благодарность высказать трудно. Если б не Вы, не участие Ваших родителей, то меня бы в Ялту доставили без признаков жизни.

– Это Вы слишком. Вам показалось. Ничего особенного ни я, ни мои родные не сделали. О благодарностях хватит, доктор, а то нос кверху загнется. Как Вы себя чувствуете?

– Мне трудно с Вами разговаривать, Леонид Михайлович. Вы прерываете нормальное течение моих мыслей. Я еще что-то хотела сказать. Ну ладно, Бог Вас накажет за это. Здоровье мое, конечно, значительно лучше. Но все еще далеко не завидное.

– Значит, слово не сдержали?

– Нет, сдержала. Наполовину. То, что от меня зависело.

Потом она рассказала, что по окончании путевки ее оставили еще на полтора месяца и таким образом она пробыла в институте климатолечения три месяца. Что Ялта ей очень понравилась, море, природа южного берега Крыма, кипарисы, климат. Как легко дышится в Ялте, в горах, не то что здесь! Рассказывала она не спеша, не торопясь. Видно было, что много говорить ей трудно. Она переводила дух, останавливалась, кашляла.

Потом сказала:

– Сегодня меня очень утомило путешествие. Дорога из Ялты ужасная: горные подъемы и спуски, бесконечные петли и повороты. Она и очень красивая, но и очень утомительная. А эта погода сегодня, будто все силы небесные против меня. Для нас, легочников, такая погода смерти подобна.

– Хорошо, больной доктор, я не буду Вас утомлять. Ложитесь и отдыхайте. У Вас есть что-нибудь почитать? Нет, скажите еще, какие у Вас мысли и думы на будущее, то есть что Вы собираетесь делать?

– Вы меня не утомляете, Леонид Михайлович. Ведь если бы не зашли, я бы сама должна была пойти к Вам, чтобы поблагодарить. Надо иметь совесть и чувство долга. Что я собираюсь делать? Я еще и сама как следует не знаю, что мне делать. Решу на днях. Хотела посоветоваться с Вами. Ведь знакомых у меня здесь кроме Вас никого нет.

– Ну вот тебе и на, дожили, называется, не знаете, что делать. Ложитесь, отдыхайте, посоветуемся завтра. Вы устали. Скоро придет Наталья Михайловна, она тоже будет Вас мучить вопросами.

– Нет, нет, я уж отдохнула, сидите пожалуйста. Если Вы не очень заняты.

– Я занят, но не очень, могу немного посидеть, но я боюсь Вас утомлять. Вам надо отдохнуть.

– Ночь зимняя, большая, еще надоест отдыхать. Леонид Михайлович, как Вы смотрите на то, чтобы я осталась в Крыму? Ехать на север мне не хочется, я окончательно там потеряю здоровье, да и ехать-то мне, собственно, некуда. Семьи у меня нет, мне все равно, где жить. Есть у меня мать и сестра, живут они в Ивановской области, в колхозе. Есть брат, который живет в Иванове. Он партийный работник. Но какой смысл мне ехать в Иваново? Климат ивановский для меня неподходящий.

Дальше она рассказала, что у нее был муж, с которым она прожила несколько месяцев. Перед войной она окончила Ивановский медицинский институт, а он там же текстильный. После окончания вузов они поженились. В конце июля он был мобилизован в армию, а в августе была мобилизована и она, направлена врачом в полевой госпиталь. Больше о муже она ничего не знает.

– Оставаясь в Крыму, я бы могла систематически подлечивать свое здоровье, которое отнято у меня войной, непосильной работой, ужасными условиями работы в эвакогоспитале.

Леонид Михайлович внимательно выслушал эту автобиографическую справку и тем же бодрым тоном, каким он всегда говорил, ответил:

– Ну, коли так, оставайтесь в Крыму. Постарайтесь устроиться на работу в Ялте.

– В Ялте я обращалась в Горздравотдел и в курортное управление. У них пока ничего нет. Я хочу отдохнуть пару дней у Вас и сходить в Облздравотдел и в Горздравотдел, узнать, нет ли чего подходящего у них.

– Правильно, но надо все-таки стараться в Ялту, или в Старый Крым, и только на худой конец Симферополь, как нечто временное.

– Да, лучше всего южный берег. Значит, Вы поддерживаете мое решение?

– Вполне.

Затем Леонид Михайлович, уже с полчаса державший папиросу в руках, пожелал спокойной ночи и хорошего отдыха, встал, собираясь уйти.

– Вам больше хочется курить, чем сидеть со мной. До свидания, спокойной ночи!

– Я ужасный курильщик, признаюсь, грешный батюшка, и мне трудно разговаривать и не курить.

Он вышел.