Ф. И. О. Три тетради

8. Опять у Пруста в «Германтах», о связи имени и почвы. Это одно из самых удивительных в литературе описаний имени. Объявляют о прибытии германского посла, называют его имя: Faffenheim-Munsterburg-Weinigen. Заметим, что по первоначальному замыслу Пруста, этот посол-аристократ, мечтающий о том, чтобы стать французским академиком, должен был быть русским. От этой версии сохранился тот факт, что он добыл господину Норпуа (от которого зависит, примут ли его в Академию) орден Святого Андрея, то есть русский орден, учрежденный Петром Первым. У Пруста часто остаются в тексте хвосты предшествующих версий, герои меняют цвет глаз, имена и даже, как видим, национальность. Но русский персонаж ему в конце концов не подошел. В России Пруст никогда не был. В Германии же был со своей матерью дважды, на водах (в 1895 и в 1897), то есть в возрасте двадцати четырех и двадцати шести лет. И вот перед глазами Марселя имя германского дипломата разворачивается как пейзаж.

Имя князя, в прямоте, с которой его первые слоги вступали – как это называется в музыке, – и в заикающемся повторении, которое они скандировали, сохраняло энтузиазм, манерную наивность, тяжеловесные германские «тонкости», отсвечивающие, как зеленоватые ветви, на «Heim» (родном очаге) темно-голубой эмали, который просвечивал мистичностью ренанского витража сквозь бледную, тонко точеную позолоту немецкого XVIII века. Это имя содержало меж разных имен, из которых оно было сложено, название курортного немецкого городка, где я бывал ребенком с бабушкой, у подножия горы, имевшей честью служить местом прогулок Гёте, и виноградников, знаменитые вина которых мы пили в Курхофе, составные названия которых звучали как эпитеты, которые Гомер давал своим героям. И вот едва услышал я, как произнесли имя князя, и прежде чем оно напомнило мне о курортном городке, мне показалось, что оно сокращается, пропитывается человечностью, находит достаточным для себя это маленькое место в моей памяти, с которым оно свыкается, домашнее, заземленное, живописное, вкусное, легкое, с примесью разрешенного, предписанного. Более того, господин Германт, объясняя, кем был князь, процитировал несколько его титулов, и я узнал название деревни, через которую текла река, и куда каждый вечер после процедур я отправлялся в лодке, назло комарам; и название леса, удаленного настолько, что доктор запретил мне туда ходить. И было понятно, что сюзеренитет господина распространился на близлежащие места и заново воссоединил в перечислении титулов князя названия, которые можно было прочесть рядом на карте. И вот, прежде нежели князь Ренанский и курфюрст Палатинский вошел, под каской Имперского князя и экюйе Франконии, увидел я образ любимой земли, где часто гасли передо мной лучи вечернего солнца.

И дальше, снова, этот союз земли и слова (идеальным «местом» которого мерещится Марселю аристократия, но действительным воплощением которого является не она, а литература) разбивается о пошлость, ибо мы немедленно узнаем о том, что доходы от этой прекрасной земли князь, носящий ее имя, но неспособный ее описать (как способен это сделать Пруст), тратит на автомобили, дома и ложи в опере, ничем не отличаясь от других «просто богатых» людей.