Ф. И. О. Три тетради

2. Эта вера в жизнь (ничего общего не имеющая с все-будет-хорошо) была и есть у моего атеиста-отца, была она у моего дедушки Миши. С этим чувством я познакомилась в раннем детстве, и оно стало для меня главной «пробой» для всего что ни есть (в гегелевском смысле) важного, того, что превыше всякой иной, местной, уютной, насиженной реальности. С этим чувством, ведомая этой звездой, я и оказалась в Париже, сменив не только кириллицу на латиницу в написании моего имени, но еще и ударение в его произношении: на последнем слоге. Я не знаю, хорошо это или плохо. И означает ли это что-либо вообще. Скорее всего, ничего. Или слишком много. Иначе почему бы дрожь предвкушения какой-то неведомой мне еще радости пробегает по моим жилам, превращая меня в странный музыкальный инструмент, когда – всегда неожиданно, словно издалека, из‐за спины, из‐за плеча – мой муж зовет меня тем моим прошлым именем Ольга, а не Olga. Быть может, и понадобилось имя Olga для того лишь, чтобы время от времени услышать «Ольга», бывшее некогда мне именем для всех, а теперь (одной лишь сменой ударения) ставшее именем для посвященных. Так имя Трисмегиста, проводника душ в царство мертвых, просвечивает за нелепым Тристрамом, ошибочным, расплескавшимся, не донесенным служанкой, именно своей дурашливой случайностью намекающим на важную тайну, скрытую «за».

Имя – прозрачная завеса, занавеска, чадра, игра слов.

3. Но вернемся к Жизни как «особенности». То есть: что в тебе «особенного»? А то, что жив. Единожды поверив в это, получаешь в награду способность узнавать таких же, как ты. Так я угадала себе мужа, а он себе меня. Так официально, в паспорте, у меня фигурирует еще одна фамилия: Malgouyres. Все в этой истории – плод воображения, дело случая и даже пустяка. После того как мы встретились, более или менее логично, как коллеги на конференции в Риме, на вилле Медичи, на которой прежде оба жили (но в разное время) в качестве пенсионеров, мы случайно три раза встретились в Париже на улице. Далее – вереница столь же случайных жестов и слов.

4. Про не мою тетю Августу.

Жизнь полна прелестных историй, рассказанных кем-то кому-то и в конце концов добравшихся неизвестно зачем до тебя. В этих историях иногда действуют люди с запоминающимися именами. Вот, например, история про «тетю Августу». Кому приходилась она тетей? Тетя Августа очень любила готовить. Когда она готовила пасту по-болонски, она заливала ее соусом и запускала руки в кастрюлю, чтобы все тщательно перемешать. Если гости уже сидели за столом, она вдруг вспоминала о них и, пугаясь, что они увидят, как она мешает макароны руками, ногой захлопывала дверь на кухню. Услышав хлопок двери на кухню, гости говорили: «А вот тетя Августа опять перемешивает макароны руками».

Что в этой истории прелестного? А то, что тетя Августа живет в одном времени, а ее гости в другом. Ее забывчивость превращается в их ритуал.

5. Мне все больше кажется, что проблема имени есть нечто актуальное и важное не только для меня. Эта тема странным образом всплывает в самого разного рода контекстах последнего времени. В чем же дело? Мне кажется, что речь идет о серьезном сдвиге в самовосприятии личности. Включенность в коллективное виртуальное пространство (не столько даже информационное, сколько эмоционально-перформативное) заражает личность чужими чертами, не ею выработанным образом мысли и жизни, а точнее обрывками и осколками множественных образов и стереотипов. Автоматическое письмо предлагает готовые формулы выражения чувств, которые приблизительно похожи на наши и потому кажутся подходящими. Но употребление их ведет к подспудной замене своих слов – чужими. То, что любой язык и без того диктует (штампы, стереотипы), усугубляется и приводит к автоматизации, то есть увеличению количества неживого в живом. Происходит размывание личностных границ. А это, как прекрасно знают психиатры, ведет к страху и панике, к неспособности к действию. И в результате к потере вкуса к жизни.

2 мая

1. Ономастика – наука об именах вообще, антропонимия – наука о человеческих именах. Бедные науки, несчастные. В конечном счете единственное, что стоит принять во внимание, – это даже не перформативность, а реактивность, скорость ответа. Позвали – ответил!

Девушка, в синей шапке! – Нет, я не Вас!

Авраам! – Я тут.

Лазарь! – вышиб дно и вышел вон.

Есть об этом смешной скетч у Раймона Девоса под названием «Сын Авраама» и изумительные страницы у Деррида в книге «Последний еврей». Они об ответе, отзыве, эхе. Имя не столько то, чем зовут, сколько то, на что отзываются. Не о том, как тебя зовут (кличут), а о том, на какое имя ты отвечаешь (откликаешься).

Анюта – я тута.

Вся эта книга и есть попытка мне самой на мое имя отозваться.