Ф. И. О. Три тетради

4. Ямвлих пишет: вовсе ничего переводить не надо, потому что язык – не договорная система. Слова проистекают из природы существ и те слова, которые к этой природе ближе, не то что понятнее, а приятнее богам. А в переводе слова теряют часть своего смысла. И даже если смысл можно спасти, то силу, энергию, нельзя. Варварские, негреческие слова величественны и неподвижны. В них меньше двусмысленности. Дело разумеется не в том, что бог, к которому обращаются по-египетски, сам египтянин или понимает египетский язык, а в том, что египтяне первыми научились разговаривать с богами, и потому богам нравится, чтобы с ними так разговаривали и называли их теми именами, которые им наилучшим образом подходят, которые нас с ними связывают и в которых заключена такая сила, что эти имена почти как живые существа. Поэтому не надо их трогать. И древние молитвы, как священные алтари, надо сохранять в первозданном виде. Греки же любят все менять, усовершенствовать и обожают новые слова. Варвары вернее традициям, и боги к ним за это благосклоннее.

«Подобно надписи надгробной на непонятном языке».

Первым, кто прочел трактат Ямвлиха на Западе, был Марсилио Фичино.

5. «Мне очень неприятно произносить столько варварских имен, но необычайные истории только и случаются с людьми, чьи имена трудно произносимы». Этой цитатой из Проспера Мериме начинается неоконченный трактат Павла Флоренского «Имена». Читал ли Мериме Ямвлиха, не знаю, но Флоренский наверняка читал. Его трактат – коллекция цитат и аргументов в защиту имени. Имя у Флоренского – высший род слова. Его теория имени – nec plus ultra суперсемантизации. Имя – живое существо, воплощение духовной сущности в самую легкую, самую духовную плоть. Это первое, что от духа в плоть отделяется; самая первая точка, вокруг которой создается пространство (художественного произведения, личности, истории, мира). В этом трактате Флоренского литература и искусство, народная культура и разного рода верования, острая смесь Кабаллы и лингвистики соединены в некоем сложно-символическом, неоплатоническом танце-завихрении. Завершаться он должен был словарем имен, в котором имени «Михаил» был посвящен такой, похожий на мистическое заклинание, текст, ведущий читателя вслед за косматым Медведем, под шелест архистратиговых крыл того «кто как Бог».

Это имя молниевой быстроты и непреодолимой мощи, имя энергии Божией в ее осуществлении, в ее посланничестве. ‹…› По своей природе, имя Михаил – противоположность земной косности, с ее и враждебным и благодетельным торможением порывов и устремлений. И, попадая на землю, это имя живет на ней как чуждое земле, к ней не приспособляющееся и не способное приспособиться. ‹…› Птице, если бы она и могла как-нибудь просуществовать на дне океана, не летать под водою на крыльях, приспособленных к гораздо более тонкой стихии – воздуху. Так же и небесное существо, Михаил, попадая на землю, становится медлительным и неуклюжим, хотя сам в себе несравненно подвижнее тех, кто его на земле окружает.

Текст про Медвежьего Архангела датирован 1925 годом. Моему дедушке Мише семнадцать лет. Есть в «Именах» Флоренского и чудесный фрагмент про Елену, якобы происходящую от Селены, то есть от богини Луны, и даже сравнение этой лунной Елены с Ольгой, но это уж слишком.

Как хорошо известно, Флоренский был сторонником Имяславия – духовного движения, возникшего в русских монастырях на Афоне в 1909 году и оттуда распространившегося по всей России. На Афоне по этому поводу разгорелись страсти. Имяборцы ругали имяславцев: «Они ведь по глупости своей мужицкой, три буквы И. М. Я. – Богом называют». 1912 год – пик полемики по этому вопросу в России. Антоний Волынский писал тогда: «Самое имя Иисус не есть Бог, ибо Иисусом именовались и Иисус Навин, и Иисус сын Сирахов, и Первосвященник Иисус, сын Иоседеков». То есть, мол, обычное еврейское имя. У испанцев имя Хесус до сих пор существует. Во французском городе Лионе производят колбасу под названием Le Jésus. – Что у вас сегодня на обед?..

Российский Синод начиная с 1913 года осуждал это движение как ересь и последовательно с ней боролся. Мандельштам в 1915 году написал звонкое стихотворение – песенку «И поныне на Афоне», в котором имя Божие поет поначалу древо; и только вслед за ним твердят его «имябожцы-мужики»: