Фабрика мертвецов

Все замерло. Свенельд Карлович, вскочивший, чтоб выловить брата из-под ног паро-бота, Меркулов-старший, взметнувший клинки паро-коня над предателем-исправником, стражники и растерянный герр Лемке… Вопль ширился, длился, разливался окрест, как мутное весеннее половодье, несущее за собой обломки домов и трупы утонувших. Где-то вдалеке взвыл последний уцелевший на деревне пес и смолк. На окрестности обрушилась чудовищная, невыносимо жуткая тишина.

Из подвалов дома густым облаком накатил удушающий смрад — будто тысячи тысяч могил разверзлись разом.

Митя отчетливо услышал, как где-то под домом с протяжным скрипом распахнулась дверь. Застонали несмазанные петли… и два детских голоса тихо-тихо зашептали:

— Вот идет старик седой, он несет мешок большой, шалунов в него сажает, в темный их подвал бросает, а уж мертвецы ребят переловят и съедят…

Шепот заполнял дом как подступающая вода, ледяными струйками сочился сквозь половицы, переливался через порог, заливая подворье, растекался окрест, заставляя цепенеть от ужаса. Митю затрясло, мелко и отвратительно, так что заклацали зубы. Он обеими руками вцепился в оконную раму, словно его уже волокли за ноги, пытаясь оторвать от этого ненадежного прибежища: «Нет! Не хочу! Не могу! Не надо!»

Тяжелая поступь донеслась из глубин земли, она слышалась все ближе, ближе, можно уже было различить топот множества шагов… Дверь дома сорвалась с петель. Тяжеленная, окованная металлом дубовая створка пролетела через все подворье, будто ею выпалили из пушки, и с грохотом врезалась в ворота. На подворье ступил старец. Налетевший ветер рванул космы седых волос, подкинул кудлатую бороду… открывая проткнутую собственными его костями пергаментную шкуру нава. Старик глухо, утробно зарычал, из-под выпяченной губы выдвинулись кривые черные клыки — и он с ревом ринулся к воротам. Следом хлынули мертвецы.

Их было много. Очень много: цельные, вышагивающие на собственных ногах, и уже почти рассыпавшиеся, ползущие на локтях и подтягивающиеся на зубах. Похожие на костяных кузнечиков скелеты без единого клочка кожи, полуразложившиеся хлюпающие туши, утратившие всякие очертания, и вовсе сгустки тьмы, то и дело складывающиеся в контуры человеческих фигур и тут же расплывающиеся снова. Совершенно бесшумно и безмолвно волна мертвяков прихлынула к воротам… и те рухнули. Навий поток черным половодьем разлился по окрестностям.

Клыкастый старец прыгнул на стражника — конь вместе с седоком рухнул наземь, отчаянно забился, заходясь сумасшедшим ржанием, вскочил и ринулся прочь, оставив неудачливого всадника судорожно биться под навалившимся на него навом. Мертвяк яростно грыз выставленную стражником шашку в ножнах, прорываясь к живой плоти.

— Ось вам, тварюки! — Гнат Гнатыч рванул с шеи флакон-ладанку — брызги святой воды оросили мертвецов, и те попадали, дымясь и расползаясь на глазах.

Однако поверх уничтоженных перли еще и еще. Упал второй стражник. Кони, обезумев, метались по полю, унося на себе седоков, но мертвецы длинными прыжками уже настигали их.

Пара скелетов перемахнула забор, рухнув между неподвижным паро-ботом и братьями Штольц. Свенельд отшвырнул младшего к стене и встал перед ним с секирой на изготовку. Взмах, острый просверк заточенного лезвия… Секира развалила скелет пополам, и, подтягиваясь на руках, верхняя половина поползла к Свенельду, норовя ухватить его за ноги. Секира германца завертелась, как винт дирижабля, но в ворота валили еще и еще мертвяки… Пронзительно заверещал герр Лемке:

— Nein! Nein! Geh raus, du verdammtes Ding[1]!

Мертвяки карабкались на его атоматон, точно муравьи на слона. Удары рук-ковшей расшвыривали их во все стороны — тела обрушивались на головы подступающих навий, но те перли все вперед и вперед. Гроздья мертвых тел повисли на железных ручищах паро-бота, раздался пронзительный свист — струя кипящего пара рванула из сочленения, и оторванная железная конечность рухнула наземь. Костяные пальцы сомкнулись на щиколотке Лемке. Вопль германца ввинтился в уши как отвертка.

Отец развернул паро-коня — посеребренная грудь автоматона ударила в толпу мертвецов, разрезая ее надвое, клинки поднялись и упали, срубая мертвяков, как колосья…

— Рви его! Кромсай! — приплясывая на колодезном срубе, заорал Бабайко.

«Ну вот и всё. — Митины мысли текли спокойно, холодно. — Такое количество мертвяков — это конец. Для всей округи. Сперва они сожрут ближайшие деревни, пройдутся по усадьбам…» На миг он представил навий, неспешной поступью входящих в имение Шабельских. Родион Игнатьевич и Петр встанут на пороге, давая сестричкам возможность бежать, подхватив юбки, младшую Алевтину попытаются спрятать… Переступив через тела защитников, мертвецы ворвутся внутрь… Не уйдет никто. Потом, конечно, сюда пришлют войска, может даже приедет дядюшка с сыновьями — еще бы, прорыва таких размеров с русско-турецкой войны не видали. Но к тому времени навы выжрут всю губернию… А первыми — первыми лягут вот они… Штольцы. Урядник Гнат Гнатыч. Отец.