Фабрика мертвецов

– Благодарим за сочувствие в наших страданиях. – Зинаида произнесла это так, что Остап Степанович невольно вздрогнул и проехался задом по скамье, отодвигаясь от нее подальше. – Только покойную застрелили, а огнестрельного оружия ни у кого из крестьян не было.

– Було – не було, теперь не разберешь. Бунтовали? Виноваты! И правильно тогда зачинщиков-от повесили, – отворачиваясь, пробубнил хозяин дома. – Що це мы про давние дела-то заговорили… Угощайтесь, панычи! Все свое, домашнее…

– Я, пожалуй, оставлю вас ненадолго, – Митя решительно поднялся.

– Та звычайно ж… Ось там, за сиренью, бачите кущи? Будочка будет деревянная…

– Надеюсь, ее вы на ключ перед отъездом не заперли, – процедил Митя.

Мужиков и впрямь надо бить! По крайности, одного конкретного, позорящего его при дамах!

– Та не, панычу, як можна! – обиделся хозяин. – Просто запретил бездельникам моим даже носа туда совать – будет с них и выгребной ямы. А то все для гостей, для начальства держу: чистенькое, аккуратненькое, к примеру, ежели батюшка ваш изволит…

«Нагадить…» – мысленно закончил Митя и подумал, что и неплохо бы над лавочником это самое проделать, желательно в переносном значении, не в прямом. Не понравился Мите Бабайко, совсем не понравился. Ни порядки в доме не понравились, ни запах.

Он сдержанно кивнул и заторопился прочь.

Глава 19 Колыбельная призраков

Разросшиеся кусты сирени скрыли его, и, пригибаясь, чтоб не увидели, Митя торопливо кинулся во двор.

Проскочил за выстроившимися в ряд автоматонами и выбрался обратно к пристани.

Мужики продолжали все так же споро и молча таскать кирпичи на баржу. Никаких надсмотрщиков не видать, но работают – ни разговоров, ни привычных перекуров. Митя остановился рядом с парой грузчиков у стремительно уменьшающейся кирпичной кучи: седобородый, хоть и кряжистый дед помогал «грузиться» молодому парню.

– Эй, любезнейший… – звучало как-то неправильно, но Митя не знал, как еще обращаться к здешнему мужичью, не «сударь» же, право слово. – Привозят вам их откуда? – Он постучал по уменьшающейся куче кирпичей носком сапога.

«Любезнейший» отмолчался. Нелюбезно так.

– Батюшка мой… начальник губернского департамента полиции… интересуется для имения… – Мите было противно – всего лишь первая попытка что-то выяснить, и он уже прячется за отцовский чин.

– У хозяина спрошайте, панычу, – неохотно проворчал в ответ дедок. – Нам робыты треба.

– Щоб потим цилисеньку вечность не видробляты, – приседая под тяжестью, выдохнул молодой.

Старик влепил ему короткий подзатыльник, наскоро поклонился Мите и пошел прочь. Митя еще постоял немного, но мужики сбились в кучу у баржи, зыркали мрачно и явно не собирались подходить, пока он не уйдет. Митя вздохнул и свернул в проход меж штабелями товаров. Сзади тут же возобновилось шумное хаканье грузчиков и буханье кирпичей.

Меж штабелями было мрачно, как в глухом проулке, – медленно клонящееся к закату солнце не могло рассеять отбрасываемую ими тень. Окрики орудующих на причале грузчиков доносились точно издалека, не в силах пробиться сквозь стоялый воздух. Казалось, тут скопилась вся дневная жара. Митя передернул плечами – взмокшая от пота ткань липла к лопаткам. Вот так даже порадуешься, что на нем рубашка Лаппо-Данилевского, а его бесценные во всех смыслах сорочки от Калина остались на станции. Скользнувший в ладонь посеребренный нож тускло блеснул в полумраке, Митя аккуратно прошелся лезвием по укрывающим штабель рогожам. Тэк-с, кирпичи… И без клейма. Обычно кирпичные заводики на каждом кирпичике свое клеймо оттискивают: от инициалов владельца до гербов позаковыристей, чем у Кровной Знати. А тут… надо же, скромные. В следующем ряду оказались доски. В третьем из-под прорезанной рогожи выглянул бок плетеной корзины. Все же хорошо, что он не отказался от старой, еще из времен, когда отец был следователем по стервозным делам, привычки нож против нечисти таскать. Обычным так не прорежешь. Главное только ни за что, ни при каких обстоятельствах не применять его собственно против нечисти…

Откуда-то сверху донеслись скрипучие звуки, похожие то ли на воронье карканье, то ли на скрежет напильником по брюху автоматона. Митя на краткий миг замер, оторвался от дырки, сквозь которую разглядывал стеклянные бутыли в плетеных корзинах, и медленно поднял голову.

На штабеле сидела рыжая мара. Ее скрюченный силуэт черным пятном вырисовывался на фоне краснеющего закатного неба. Отчетливо видно было только мертвенно-бледное лицо с черными провалами глаз и угольно-черными губами. Рыжие патлы свисали прямо над Митей: протяни руку – и дотронешься. Мара снова то ли каркнула, то ли захихикала… и переулок накрыло вонью. Той самой, что Митя чуял перед появлением нави на полустанке… и в доме сельского богатея Остапа Степановича.

«Обложили…» – безнадежно подумал Митя, стискивая нож и заставляя себя повернуться медленно и плавно, хотя заполонивший тело вязкий ужас, казалось, истошно вопил: «Беги!» Нет уж, видал он тех, кто бежал. От некоторых и костей не оставалось, а если оставались, так сплошь погрызенные.