Фаюм

Да, до имени было пока далековато. Теперь он пробирался сюда, к будущему персонажу, ближе к полудню из своих вялых питерских сумерек, устраивался подалеку в теньке, доставал из кармана крупное сочное яблоко. И подолгу разглядывал окно ее девичьей на втором этаже. Наступило время творения. Сверяясь по смартфону с фотографией петриад на том самом доме в Банковском переулке, он уже знал, что ей почти девятнадцать, что она скромна и любопытна, безмятежна и глубока, как тихий омут. Прямые длинные черные волосы, вытянутое лицо, узкие скулы. Он явственно представлял себе озорные, быстрые всполохи ее взгляда, когда она распалялась, играя и кружась на лужайке с сестрами. Вот тебе раз, а его тульпа оказалась разноглазой! Левый глаз пронзительно-голубой, правый – карий, как темный янтарь. И это точно был не последний сюрприз, который его ожидал. Тульпа была выше среднего роста – каланче Данилычу, пожалуй, до подбородка – и слегка полновата, но полнота эта выглядела природной, чувственной, крепкой. Выглядела совершенной оправой ее юного очарования. И обещала многое.

Снова и снова возвращаясь к форсингу своего видения, он не пытался оживить для себя камень, нет. Нет. Оживить можно только мертвое, думал он. То, что родилось, жило и затем умерло. Но она не была ни живой, ни мертвой. По сути, Саша, отправляясь в вондер, делал то же самое, чем сто лет занимался на службе у себя в розыске: искал ее, сверяясь с полученной ориентировкой – портретом-горельефом в Банковском переулке. С недавних пор он казался себе прямо-таки скульптором наоборот: не воображение переносил в камень, а свою каменную Афродиту претворял обратно в пену воображения.

Знающие люди писали, что ни в коем случае нельзя торопить события. Не стоило, подчеркивалось, пытаться самому вступить в прямой контакт – иначе вместо полноценной тульпы, автономной личности с отдельным от сочинителя сознанием можно было получить, как это называлось в тульповедении, сервитора – эдакого воображаемого голема. Без сознания, без души. Поэтому Данилыч, приходя к ее дому, просто ждал и наблюдал, внимательно, терпеливо дополняя портрет возлюбленной все новыми и новыми мелкими черточками. Вот выбившаяся прядь спадает ей на щеку, когда она, присев, разглядывает какую-то букашку или гусеничку на тропинке к дому. Вот уголки ее губ при виде идущей навстречу матушки. Вытянутая рука и поворот головы в полусвете, когда она запахивает шторы перед отходом ко сну. Ровное, умиротворенное дыхание спящей, на которую он примеряет то одно, то другое платье из гардероба. Задорный смех, воздушный поцелуй уезжающему куда-то отцу. Алый цветок, к которому она склонилась, и глубокий вдох доступного даже ему отсюда аромата. Раскрытый альбом на коленях. Легкий, будто взлетевший над поверхностью земли шаг. Однажды, разглядывая девушку, он внезапно почувствовал, как необъяснимое, смутное тепло коснулось его изнутри, в узлах солнечного сплетения. И тотчас она, приотстав от спешащих домой сестер и быстро повернувшись – почудилось что-то – бросила пристальный взгляд вдаль, в сумрак густой рощи. Ровно туда, где он только что стоял.

На следующий день Саша принес с собою флакончик из «Рив Гош», оставил для нее в бумажном пакете за всегда скрывавшей его молодой березкой. «Аква Аллегория Херба Фреска» – теперь он знал и запах своей тульпы.

Прошло еще немного времени, и он, невидимый для остальных обитателей вондера, тихонько окликнул ее издали. Сначала она не услышала, возможно увлеченная чем-то или погруженная в собственные мысли. «Мира!» – громче повторил Данилыч. Она стояла молча, опустив глаза, не решаясь обернуться. Он тоже медлил. Медлил. Наконец подошел ближе и попытался непринужденно обнять ее – ведь так встречаются друзья после долгой разлуки? Не так, Мира отшатнулась и зыркнула на него раздраженно и пылко. Разве что только не фыркнула. «Ничего, и не таких кобылок укрощали», – с улыбкой подумал Данилыч. И завел разговор. Он говорил не о себе, это ей было ни к чему – его она позже узнает сама. Саша рассказывал о мире, в котором они скоро будут вместе, о мире правнуков и праправнуков, очень похожем на тот, который ее окружает здесь, и все-таки – совершенно другом.