Фаюм

Еще долго, месяца два или около того, он спускался к ней вниз, в ее бесконечное лето. Они гуляли в роще или сидели рядом на берегу ручья, вместе читали книжки, которые он приносил с собой, слушали музыку на его телефоне. Однажды Мира позволила взять ее за руку. Пальцы у нее были изящные и крепкие. «Я хочу к тебе», – шепотом сказала она. Голос оказался совсем не таким, каким Саша его себе представлял. Нет, ее голос был невыразимо ближе и нежней. Она повторила: «Я хочу с тобой». Данилыч молчал, он так много времени и сил отдал, чтобы это мгновение случилось, что сейчас не мог даже разомкнуть губ, не мог выдохнуть самое простое: «да». «Тульпа никогда не изменит тебе, – прочел он когда-то в самом начале в одном из гайдов, – но она навсегда изменит тебя». Хотел ли он измениться? Черт его знает. Но именно сейчас стало ясно, что никуда он не сбегал из своей трудной, горькой и родной реальности – с ее ночными дежурствами, вызовами, всей этой уголовной шелупонью, работой на износ, с двухразовым питанием, состоявшим из упаковки дошика и тушенки прямо с ножа над жестяной банкой, со старым постельным бельем. Все это было всерьез, все это, пожалуй, даже нравилось его бродяжьему сердцу. Просто не хватало еще чего-то, самой малости какой-то. Ею он теперь свою реальность как раз и дополнил.

Мира вовсе не игрушка, думал Данилыч, закинув руки за голову, лежа без сна глубоко за полночь. Ты же помнишь? Ты же понимаешь? Она не питомец какой-нибудь там. И совсем не самый близкий человек, если уж на то пошло, не сестра и даже не ребенок, нет. У вас просто навсегда теперь голова, общая на двоих. Начиная отсюда – вас два-в-одном. Тебя двое. Звучит нелепо, ведь Мира – это не ты. Но она не сможет существовать нигде, кроме как в вашем существе. Это такая, получается, веточка твоего ствола. Только такая эта веточка, которая, странно сказать, не из тебя выросла. Которая, наоборот, сама в тебя вросла.

8

– Хорошо, вот ты военный моряк… – откинувшись на спинку сиденья, говорил Илья.

– Инженер. И вообще – океанолог.

– Ладно, пусть будет инженер. Все равно – военно-морской инженер…

– А мы с тобой, кстати, получаемся коллеги, – опять перебил его Николай, – это ведь вроде как товарищ Сталин сказал: «инженеры человеческих душ»?

– Да там темная история, если честно. – Илья погладил шею. – Похоже, Сталин только повторил, процитировал, типа того что «советские писатели, как метко выразился товарищ Олеша, инженеры человеческих душ». Стало быть, это Юрий Карлович где-то обмолвком бросил, а Иосиф Виссарионович в роли тостующего приподнял вместе с бокалом. И уж потом широкие народно-писательские массы подхватили.

– Не знал эту историю. Так и что ты хотел спросить? – Моряк потянулся за фляжкой и аккуратно плеснул обоим еще на полпальца коньяку.

– Не помню, – засмеялся Илья и кивнул на стаканы, – уже растворилось все.

– Ну, крепче здоровье будет. Давай тогда – за товарища Олешу.

– И за инженерное братство!

Созвучно звенькнули стаканы.

– А тогда я тебя спрошу. – Николай внимательно взглянул на Илью. – Как инженер военный человеческого инженера, да? Когда уже этот наш человек научится жить в мире, любви и согласии? Мало, что ли, чем ему заняться на белом свете – почему вообще насилие? Почему убивают, калечат, воюют?

– Коля, так он давным-давно уж научился! – воскликнул Илья.

– В смысле?

– В самом прямом смысле. Человек научился жить без войны и без насилия тогда, когда появилась дипломатия. Институт дипломатии. Когда оказалось, что можно вообще-то договариваться, а не убивать друг друга.

– Так и?..

– Так и получается, что человечество может жить без войны. Человек не «не может», а не хочет. Мы воюем, типа чтобы было меньше войн. Врага можно простить, но сначала его нужно уничтожить. Хочешь мира – готовься к войне. Вот они и готовятся до тех пор, пока нервы не выдерживают и – пам, пам, пам. И все всегда что-то защищают, что те, что эти. Такой смысл транслируется – защитный. Что защищают? Ну как минимум свои интересы. А чаще всего, конечно, правду. Всегда найдется у этого тысяча причин, тысяча смыслов. А для мира – только один. Но на самом-то деле человек просто не хочет.

– И захочет ли когда-нибудь – большой вопрос.

– Ну да, – медленно произнес Илья, – вопрос. А нам что остается, Коля? Надеяться и верить. – Он невесело усмехнулся. – Верить еще одному военному инженеру, который писал, что красота спасет мир. И приумножать эту самую красоту. Или не мешать ей хотя бы. Ты как, веришь?

– Да не особо, – ответил моряк.

– Вот и я не особо. Но больше вроде и верить нечему. Приходится веру бинтовать – в какой-то такой идеализм. Ну что спасет, если не красота? Внеземной разум?

Они замолчали, как будто оба задумались. Стало слышно, что откуда-то сверху, из невидимого радио, в купе все еще приглушенно сочится чистая музыка. Илья слегка запрокинул голову, подставляя лицо ее приятной прохладе. Сосед отвернул крышечку фляги, плеснул в стаканы.

– Дети, – сказал он. – То, что у нас есть дети. Что вообще в мире есть дети.