Фейтфул-Плейс

Я думал, что упоминание о Холли снова угомонит маму, но на сей раз она только распалилась; с ней никогда не угадаешь.

– А хоть бы и язычницей, мне все едино. Я пропустила ее первое причастие! Первое причастие моей первой внучки!

– Мам, она твоя третья внучка. У Кармелы две девочки старше нее.

– Первая с нашей фамилией. И последняя, судя по всему. Не знаю, что себе думает Шай, – у него, может, десяток девиц сразу, а мы и не узнаем, он в жизни ни одну не привел познакомиться, ей-богу, я уж на него рукой махнуть готова. Мы с твоим отцом только и надеялись, что Кевин… – Она закусила губу и принялась с повышенной громкостью готовиться к чаепитию, грохая чашки на блюдца и швыряя печенье на тарелку.

– А теперь мы небось и Холли больше не увидим, – произнесла она чуть погодя.

– Вот, – сказал я, подняв вилку. – Так нормально?

Ма едва взглянула.

– Нет. Между зубцами три.

Она накрыла на стол к чаю, налила мне чашку, придвинула молоко и сахар.

– Я Холли подарки рождественские прикупила. Миленькое бархатное платьице взяла.

– До Рождества еще две недели, – сказал я. – Там видно будет.

Ма покосилась на меня каким-то непонятным взглядом, но промолчала. Она взяла другую тряпку, села напротив меня и подобрала что-то серебряное – возможно, затычку для бутылок.

– Пей свой чай.

Чай оказался таким крепким, что если б выплеснулся из чайника, мог дать по зубам. Все ушли на работу, и на улице стояла тишина, только мерно, слабо постукивал дождь и издалека доносился приглушенный шум дороги. Ма ожесточенно надраивала не поддающиеся опознанию серебряные безделушки; я расправился со столовыми приборами и взял рамку для фотографий – украшавшие ее вычурные цветочки я никогда бы не отчистил до маминых стандартов, но хотя бы знал, что это такое. Почувствовав, что атмосфера в комнате достаточно разрядилась, я спросил:

– Скажи мне, папа правда с Терезой Дейли шашни крутил до того, как с тобой сошелся?

Ма вскинула голову и уставилась на меня, не меняя выражения лица, однако в ее глазах чего только не пронеслось.

– Это где ж ты такое услышал? – строго спросила она.

– Значит, он с ней гулял.

– Твой па – чертов идиот. Это ты и без меня знал, или ты сам такой же тупица.

– Знал, да. Не знал только, что он и в этом был чертов идиот.

– От нее всегда были одни неприятности, от этой. Вечно выкаблучивалась, вертела хвостом по улице, выделывалась со своими подружками.

– И па клюнул.

– Все клевали! Парни – дурачье; они от таких выкрутасов с ума сходят. И твой па, и Мэтт Дейли, и половина парней из Либертис – все вились вокруг задницы Тэсси О’Бирн. Девка развлекалась от души: крутила с тремя-четырьмя одновременно, бросала их каждые две недели, если ей не хватало внимания. А они за добавкой приползали.

– Мы сами не понимаем своего счастья, – сказал я. – Особенно в молодости. Па ведь тогда совсем мальчишкой был?

Ма хмыкнула.

– Пора было соображение иметь. Я, хоть на три года моложе, и то могла сказать, что он наплачется.

– Ты тогда уже на него глаз положила?

– Господи, да еще как. Ты не представляешь… – Ее пальцы на очередной безделушке задвигались медленнее. – Сейчас и представить трудно, какой твой папа был красавец. Кудри копной, глаза голубые-голубые, а смех… смех такой, что не хочешь – улыбнешься.

Мы оба непроизвольно взглянули в дверной проем, в сторону спальни. Ма сказала, и по голосу было слышно, что когда-то имя отца было для нее слаще самого вкусного мороженого:

– Джимми Мэкки мог выбрать любую девушку в округе.

Я чуть улыбнулся ей.

– И на тебе он остановился не сразу?

– Я тогда совсем девчонкой была. Когда он начал подбивать клинья к Тэсси О’Бирн, мне всего пятнадцать было – фигурой похвастать не могла, не красилась, ни о чем понятия не имела, не то что нынешние пигалицы, которые в двенадцать выглядят на все двадцать… Я все старалась попасться ему на глаза, когда он утром на работу шел, но он на меня даже не глядел, все с ума сходил по Тэсси. И ей он нравился больше других.

Раньше я обо всем этом ни слова не слышал, и Джеки наверняка тоже, иначе давно бы разболтала. Ма не из тех, кто охотно изливает душу; спроси я об этом неделей раньше или неделей позже и ничего бы не добился. Смерть Кевина оставила глубокую кровоточащую рану. Приходится играть тем, что есть.

– Так почему они расстались? – спросил я.

Ма поджала губы.

– Если взялся чистить серебро, чисть как следует. В щелки залезай. Что толку, если мне за тобой все придется переделывать.

– Прости. – Я принялся выказывать еще большее усердие.

– Я не говорю, что твой па был святым праведником, – сказала ма, помолчав. – Тэсси О’Бирн – та еще бесстыдница, но тут они были одним миром мазаны.

Я ждал, рьяно натирая серебро. Ма поймала меня за запястье и потянула руку к себе, чтобы проверить блеск рамки; потом нехотя кивнула и отпустила руку.

– Так-то лучше. В те времена все было иначе. Мы хоть какие-то приличия соблюдали и не прыгали на все, что движется, только потому, что так в телике делают.

– Па оприходовал Тэсси О’Бирн в телике? – поинтересовался я и получил удар по руке.