Фейтфул-Плейс

Горечи в ее голосе было столько, что впору корабли топить. Тут я и понял: ма считает, будто Кевин напился до беспамятства, научившись у папаши, потому и выбросился из окна.

Не успел я собраться с духом и вывести ее из заблуждения, как ма провела пальцами по губам, взглянула на часы на подоконнике и завопила:

– Боже святый, только посмотри, уже час! Мне надо поесть, а то как бы не занемочь. – Она отшвырнула игрушку и отодвинулась от стола. – Съешь сэндвич.

– Может, папе отнести?

Ма на секунду оглянулась на дверь спальни, потом продолжила рыться в холодильнике.

– Не буди.

Треугольные сэндвичи из белого хлеба с маслом и консервированной ветчиной вернули меня в далекие времена, когда я, сидя за тем же столом, не доставал ногами до пола. Ма заварила еще чайник забористого чаю и принялась методично жевать свои треугольники. Судя по тому, как энергично двигались ее челюсти, она обзавелась новым зубным протезом. Когда мы были маленькими, ма говорила, что зубов у нее не хватает из-за нас – мол, каждые роды стоили ей зуба. Мамины глаза увлажнились. Она отставила кружку и вытащила из кармана вязаной кофты застиранный синий платок; подождав, пока слезы отступят, она высморкалась и снова взялась за свой сэндвич.

18

Отчасти мне хотелось сидеть с мамой до бесконечности, подогревать чайник каждый час и время от времени готовить новые порции сэндвичей. Ма – не такая уж плохая компания, когда держит рот на замке. Впервые ее кухня показалась мне убежищем – по крайней мере, в сравнении с тем, что ждало меня за дверью. Как только я выйду за порог, мне не останется ничего, кроме как искать веские доказательства. Само по себе это несложно – я прикинул, что на все про все уйдет около суток, не больше. Настоящий кошмар начнется после. Раздобыв доказательства, придется решать, что с ними делать.

Примерно в два часа из спальни послышалася шум: скрип пружин, бессловесный отхаркивающийся рык, бесконечный, сотрясающий все тело кашель с рвотными позывами. Я счел эти звуки сигналом к отступлению, чем тут же навлек на себя залп сложных маминых вопросов по поводу рождественского ужина:

– Если вы с Холли оба придете – я просто сказала “если”, – то она будет белое мясо или темное? Или вообще не будет, а то она говорит, что мама ей дает только индейку свободного выгула…

Я, опустив голову, прорывался к выходу. Вынырнув за дверь, я услышал:

– Рада была тебя видеть, возвращайся скорее!

В глубине квартиры мокротно захрипел па:

– Джози!

Я знал даже, как он выведал, где будет той ночью Рози. Эту информацию он мог получить только через Имельду, и я видел единственное объяснение тому, что мой па вообще оказался рядом с ней. Я всегда считал само собой разумеющимся, что если папаша исчез на денек-другой, то исключительно в связи с выпивкой. Даже после всех его фортелей мне ни разу и в голову не пришло, что он изменяет маме, – задумайся я над этим, решил бы, что па от алкоголя на такое элементарно не способен. Моя семья – просто кладезь сюрпризов.

Имельда могла тут же передать своей матери все, что ей рассказала Рози, – то ли для укрепления семейных связей, то ли чтобы привлечь мамино внимание, кто знает, – или могла бросить в присутствии моего папаши намек – малюсенький, только чтобы почувствовать себя умнее мужчины, который трахает ее мать. Как я говорил, мой па не идиот и легко сложил бы два и два.

На сей раз, когда я позвонил в дверь Имельды, мне не открыли. Я отступил назад и посмотрел в окно: за тюлевой занавеской что-то шевелилось. Я давил на звонок добрые три минуты, пока Имельда не схватила трубку домофона:

– Что?

– Привет, Имельда. Это Фрэнсис. Сюрприз!

– Отъебись.

– Да ладно, Мельда, не дури. Надо поговорить.

– Мне с тобой разговаривать не о чем.

– Ошибаешься. Других дел у меня нет, так что подожду через дорогу, в машине, столько, сколько понадобится. Серебристый “мерс” девяносто девятого года. Когда надоест в прятки играть, спустись ко мне, поболтаем по-быстрому, и я оставлю тебя в покое навсегда. Если мне надоест первому, начну расспрашивать о тебе соседей. Поняла?

– Отъебись!

Она отключилась. Имельда отличалась немалым запасом упрямства; я прикинул, что пройдет не меньше двух часов, а то и все три, прежде чем она сломается и спустится ко мне. Я вернулся в машину, включил Отиса Реддинга и открыл окно, чтобы поделиться с соседями. Шут его знает, за кого они меня примут – за копа, дилера или отморозка-коллектора, – но Имельде это еще припомнят.