Фейтфул-Плейс

– Но, как ты сам сказал, лучше иметь хоть какую-то определенность. Даже если прямо сейчас тебе так не кажется. По крайней мере, у тебя появилась некоторая завершенность. Когда будешь готов, сможешь включить все это в свою картину мира.

– Снайпер, позволь спросить: ты к психоаналитику ходишь?

Он взглянул на меня смущенно, самоуверенно и воинственно одновременно.

– Да. А что? Хочешь, порекомендую?

– Нет, спасибо. Я просто интересуюсь.

– Отличный специалист. Открыл мне много интересного: как привести внешний мир в соответствие со своим внутренним миром и прочее.

– Звучит очень духоподъемно.

– Так и есть. По-моему, он бы тебе здорово помог.

– Я парень старомодный и все еще считаю, что это внутренний мир должен приходить в соответствие с внешним. Впрочем, я подумаю над твоим предложением.

– Ага. Подумай… – Снайпер по-отечески похлопал по приборной доске, как по крупу лошади, выучившей урок. – Приятно было поговорить, Фрэнк. Мне пора возвращаться к работе, но ты звони в любое время, если захочешь поболтать, идет?

– Обязательно. А сейчас мне, наверное, стоит какое-то время побыть в одиночестве, все обдумать. Мне ведь многое нужно осознать.

Снайпер исполнил глубокомысленный номер: покивал, приподнял брови – видимо, набрался у психоаналитика.

– Подбросить до отдела? – спросил я.

– Нет, спасибо. Я пройдусь – для талии полезно. – Он погладил себя по животу. – Береги себя, Фрэнк. Еще поговорим.

В узком тупичке больше чем дюймов на шесть дверцу было не открыть, и Снайперу пришлось ужом выбираться из машины, так что выход лишился должного шика. Впрочем, блеск вернулся, как только Снайпер зашагал своей “убойной” размашистой походкой, пробираясь сквозь толпу усталых торопливых пешеходов, – человек с портфелем и с целью. Я вспомнил, как несколько лет назад мы случайно пересеклись и выяснили, что оба присоединились к клубу разведенных. Пьянка продолжалась четырнадцать часов и финишировала в Брее, в каком-то отделанном под летающую тарелку кабаке; там мы со Снайпером пытались убедить двух безмозглых красоток, что мы русские олигархи и приехали покупать Дублинский замок, только все время сбивались и беспомощно хихикали в кружки, как два пацана. До меня дошло, что Снайпер Кеннеди по-своему даже нравился мне последние двадцать лет и что я буду по нему скучать.

* * *

Меня вечно недооценивают, и мне это только на руку, однако Имельда меня слегка удивила, упустив из виду менее невинные стороны человеческой натуры. На ее месте я бы на пару дней пригласил какого-нибудь вооруженного громилу-приятеля, но утром в четверг распорядок семейства Тирни, судя по всему, пошел обычным чередом. Женевьева потащилась в школу, посасывая “Кит-Кат”, Имельда сходила на Нью-стрит и вернулась с двумя пластиковыми пакетами, Изабель гордо пошагала куда-то, где требовались собранные назад волосы и строгая белая блузка; ни намека на телохранителя, хоть вооруженного, хоть безоружного. На этот раз никто меня не заметил.

Около полудня парочка девчонок-подростков с парочкой младенцев позвонили в домофон, Шанья спустилась к ним, и вся компания отправилась глазеть на витрины, или воровать с прилавков, или куда там еще. Убедившись, что Шанья не вернется за сигаретами, я вскрыл замок на входной двери и поднялся в квартиру Имельды.

По телевизору на полной громкости шло какое-то ток-шоу, участники вопили друг на друга, а зрители требовали крови. Дверь изобиловала замками, но, заглянув в щель, я увидел, что заперт только один. Я вскрыл его за десять секунд, и телик заглушил скрип открывшейся двери.

Имельда сидела на диване, заворачивая рождественские подарки, – трогательную сцену несколько портило ток-шоу и то, что большинство презентов представляли собой палёные шмотки от “Берберри”. Я закрыл дверь и приблизился к ней со спины, когда что-то – то ли моя тень, то ли скрипнувшая половица – заставило Имельду обернуться. Она набрала воздуха, чтобы закричать, но я закрыл ей рот ладонью, другой рукой прижал ей запястья к коленям, удобно устроился на диванном подлокотнике и сказал ей на ухо:

– Имельда, Имельда… А ведь ты клялась мне, что не стукачка. Ты меня разочаровала.

Она нацелилась локтем мне в живот, а когда я усилил хватку, попыталась укусить меня за руку. Я притиснул ее крепче и оттянул ей голову назад; шея Имельды изогнулась, зубы прижались к губам.

– Я уберу руку, а ты подумай о двух вещах. Во-первых, сейчас я гораздо ближе к тебе, чем кто-либо еще. Во-вторых, что подумает Деко с верхнего этажа, если узнает, что тут живет доносчица, – а ему будет очень легко это выяснить. Как думаешь, он рассчитается лично с тобой или решит, что Изабель полакомей? Или, может, Женевьева? Скажи мне, Имельда, я ведь не знаю его вкусов.

Ее глаза полыхнули чистой яростью загнанного зверя. Если бы она могла, то вгрызлась бы мне в глотку.

– Итак, каков план? – спросил я. – Будешь орать?

Через мгновение мышцы Имельды медленно расслабились и она покачала головой. Я отпустил ее, смахнул кучу поддельного тряпья от “Берберри” с кресла на пол и уселся.

– Вот, – сказал я. – Разве не уютно?