Фейтфул-Плейс

Вечер воистину оказался самым странным в моей жизни. Джеки водила меня по квартире, знакомила с племянником, и племянницами, и бывшими подружками Кевина – я получил фонтан слез и грудастое объятие от Линды Дуайер; с новыми семьями моих старых друзей; с четырьмя донельзя обескураженными студентами-китайцами, живущими в подвальной квартире, – они скучились у стены, вежливо держа непочатые банки “Гиннесса”, и пытались разглядеть в происходящем познавательный культурный опыт. Какой-то парень по кличке Красавчик добрых пять минут тряс мне ладонь, предаваясь теплым воспоминаниям, как их с Кевином поймали на воровстве комиксов. Муженек Джеки – Гэвин – неуклюже стукнул меня по руке и пробормотал что-то сочувственное. Дети Кармелы таращились на меня четырьмя парами голубых глаз, пока третья по старшинству – Донна, пользующаяся репутацией задорной хохотушки, – не разрыдалась до икоты.

Но это были еще цветочки. В комнате собрались почти все, с кем я когда-то был знаком: ребята, с которыми я дрался и с которыми ходил в школу; женщины, которые шлепали меня пониже спины за то, что натаскал грязи на чистый пол; мужчины, которые давали мне денег и гоняли в магазин, чтоб я купил им две сигареты; люди, которые, глядя на меня, видели юного Фрэнсиса Мэкки, бесчинствующего на улицах и отстраненного от уроков за непочтительность – “вот увидите, он кончит, как папаша”. Никого из них было не узнать. Над ними словно потрудился гример с претензией на “Оскар” – безобразные обвислые щеки, выпирающие животы и залысины наложились на знакомые мне настоящие лица. Джеки подводила меня к ним и шептала на ухо имена. Пусть думает, что я не помню.

Живчик Хирн хлопнул меня по спине и объявил, что я должен ему пятерку: он уложил-таки Мору Келли, хоть для этого ему и пришлось на ней жениться. Мамаша Линды Дуайер напичкала меня своими фирменными сэндвичами с яйцом. Изредка я ловил на себе неприветливые взгляды, но в целом Фейтфул-Плейс решила принять меня назад с распростертыми объятиями; я, как видно, правильно разыграл карты в эти выходные; бесспорно, сделала свое дело и изрядная порция тяжелой утраты, к тому же политой скандальной глазурью. Одна из сестер Харрисон – усохшая до размеров Холли, но чудом все еще живая – вцепилась в мой рукав, встала на цыпочки и, надсаживая хилые легкие, сообщила мне, что я вырос чрезвычайно красивым мужчиной.

К моменту, когда мне наконец удалось отделаться от всех, раздобыть банку холодного пива и забиться в неприметный уголок, я словно преодолел сюрреалистическую полосу препятствий, разработанную в рамках психологической войны специально, чтобы напрочь сбить меня с толку. Я прислонился к стене, прижал банку к шее и постарался не привлекать внимания.

Настроение в комнате взлетело, как бывает на поминках: люди уморились от боли и нуждались в передышке, чтобы потом продолжить. Громкость нарастала, в квартиру стекались все новые люди, кучка парней рядом со мной грянула хохотом:

– И тут, короче, автобус начинает отъезжать, а Кев высовывается из верхнего окна с дорожным конусом у рта и через него орет копам: “На колени перед Зодом!”[24]

Кто-то отодвинул кофейный столик, освободив место перед камином; еще кто-то выпихивал вперед Салли Хирн – запевать. Салли как положено поломалась, но, стоило кому-то налить ей капельку виски – смочить горло, затянула: “Жили в Киммидже три ладные подружки”. “Подружки…” – эхом отозвалось полкомнаты. Любая вечеринка в моем детстве начиналась с таких же песнопений, а мы с Рози, Мэнди и Джером прятались под столами, чтобы нас всем скопом не уложили в чьей-нибудь детской спальне. Теперь в лысину Джера можно было смотреться, как в зеркало для бритья.

Я оглядывал комнату и думал: “Кто-то из них”. Он бы такое ни за что не пропустил. Это бросилось бы в глаза, а мой приятель здорово владел собой и не высовывался. Сейчас этот кто-то пил наше бухло, предавался слезливым воспоминаниям и подпевал Салли.

Кореша Кевина продолжали гоготать; двое уже еле дышали.

– …Мы, наверно, минут десять уссывались, да? И только потом сообразили, что со страху прыгнули в первый попавшийся автобус и ни хрена не знаем, куда едем…

– И если где начнется заварушка, я без сомненья была круче всех…

Даже ма – заплаканная, то и дело промокающая нос платочком, надежно зажатая на диване между тетей Консептой и ее кошмарной подругой Ассумптой – и та подпевала, поднимая стакан и боевито выпятив все подбородки. На уровне колен носилась ватага принаряженных детей, вцепившихся в шоколадные печенья и бдительно выглядывающих, не решит ли кто, что для них уже слишком поздно. С минуты на минуту они попрячутся под стол.

– Ну, мы вылезли из автобуса – походу, где-то в Райтмайнсе, а вечеринка-то в Крамлине, – теперь фиг доберемся. А Кевин говорит: “Парни, вечер пятницы, кругом студенты, где-нибудь должна быть вечеринка…”

Комната нагревалась. Пахло богато, бесшабашно и знакомо: горячим виски, дымом, парфюмом для особых случаев и потом. Салли между куплетами подобрала юбку и отбила чечетку перед камином. Получалось у нее по-прежнему отпадно.