Фейтфул-Плейс

Я остановился. Прислонился к мойке, провел ладонями по лицу и через пальцы глубоко вдохнул открытым ртом. Экологичные лампы разгорелись, и кухня стала ярко-белой, жужжащей и опасной.

– Лив, они скажут, что Рози убил Кевин. У Снайпера это на лбу написано. Он так думает, только вслух пока не говорит. Они скажут, что Кев убил Рози и покончил с собой, когда решил, что к нему подбираются.

Оливия поднесла кончики пальцев ко рту.

– Боже. Почему? Они… С чего… Почему?

– Рози оставила записку – то есть половину записки. Вторую половину нашли у Кевина в кармане. Тот, кто вытолкнул его из окна, мог подложить ее Кеву в карман, но Снайпер считает иначе – он ухватился за очевидное объяснение. Удобная двойная разгадка: дело закрыто без всяких допросов, ордеров, судов и прочей свистопляски. Зачем усложнять жизнь?

Я наконец отлип от мойки и снова принялся вышагивать по кухне.

– Он из Убийств. А Убийства – сборище гребаных кретинов, которые видят только то, что разложено у них под носом; попроси их посмотреть хоть на дюйм в сторону – хоть раз в их чертовой жизни, – они растеряются. В Спецоперациях они бы и дня не протянули.

Оливия разгладила длинную прядь пепельно-золотистых волос и натянула ее между пальцами.

– Я полагаю, чаще всего самое простое объяснение – самое верное, – сказала она.

– Ага. Верно. Отлично. Согласен. Но, Лив, в этот раз все не так. В этот раз простое объяснение – чертова ересь.

Несколько секунд Оливия молчала, и я задумался, не догадалась ли она, на кого указывало простое объяснение, пока Кевин не нырнул из окна.

– Ты ведь давно с Кевином не виделся, – заговорила она, осторожно подбирая слова. – Ты точно уверен, что…

– Да, да, да! Совершенно уверен. Последние несколько дней я провел с ним. Он остался тем же парнем, которого я знал с детства. Стрижка помодней, раздался на пару дюймов во все стороны, но в остальном тот же парень, ошибиться невозможно. Я знаю все самое важное, что стоит о нем знать, и он не был ни убийцей, ни самоубийцей.

– Ты пытался объяснить это Снайперу?

– Конечно, пытался. Как об стенку горох. Он не хотел слышать, а значит, не слышал.

– А если поговорить с его начальником? Он послушает?

– Нет, конечно. Станет только хуже. Снайпер уже предупредил меня, чтобы я не путался под ногами, и будет следить, чтоб я не совался куда не надо. Если я полезу через его голову и попытаюсь вмешаться – чего доброго, во вред его драгоценному проценту раскрываемости, – он только упрется. Так что мне делать, Лив? Что? Что мне делать?

Оливия задумчиво смотрела на меня непостижимыми серыми глазами.

– Фрэнк, возможно, лучшее, что можно сделать, – это отступить, хотя бы ненадолго. Что бы ни говорили, Кевину это уже не повредит. А когда пыль осядет…

– Нет. Ни за что. Я не собираюсь стоять и смотреть, как его превращают в козла отпущения только потому, что он умер и не может дать сдачи. Я, черт подери, дам сдачи за него.

– Папа? – тихонько окликнула меня Холли.

Мы с Оливией подскочили. Холли, в великоватой ночнушке с Ханной Монтаной, стояла на пороге, держась за дверную ручку и поджимая пальцы ног на холодных плитках пола.[25]

– Иди спать, милая, – быстро сказала Оливия. – Маме с папой нужно поговорить.

– Ты сказал, кто-то умер. Кто умер?

О господи…

– Все в порядке, милая, – сказал я. – Просто человек, которого я знал.

Оливия подошла к ней:

– Ночь на дворе. Иди спать. Утром поговорим.

Она попыталась развернуть Холли к лестнице, но та вцепилась в дверную ручку и уперлась.

– Нет! Папа, кто умер?

– В постель. Сейчас же. Завтра мы…

– Нет! Я хочу знать!

Рано или поздно объяснять все равно бы пришлось. Слава богу, Холли уже знает про смерть: золотая рыбка, хомячок, дедушка Сары. Этот разговор меня бы окончательно добил.

– У нас с твоей тетей Джеки есть брат, – начал я, пусть будет по одному давно потерянному родственнику за раз. – Был. Он умер сегодня утром.

Холли уставилась на меня:

– Твой брат? – Ее голос чуть дрогнул. – То есть мой дядя?

– Да, детка. Твой дядя.

– Который?

– Не из тех, кого ты знаешь. Это мамины братья. А то был твой дядя Кевин. Ты его никогда не встречала, но думаю, что вы бы подружились.

На секунду синие глаза расширились; потом лицо Холли сморщилось, она запрокинула голову и завизжала диким криком, полным чистой боли.

– Не-е-е-ет! Нет, мама, мамочка, нет…

Крик перешел в бурные, надрывные рыдания, и Холли уткнулась лицом в живот Оливии. Лив опустилась на колени и обхватила дочку руками, бормоча что-то утешительное.

– Почему она плачет? – спросил я с искренним недоумением. Последние несколько дней затормозили мне мозги до черепашьей скорости. Только перехватив быстрый взгляд Оливии, украдчивый и виноватый, я сообразил, что дело нечисто.

– Лив, – сказал я. – Почему она плачет?

– Не сейчас. Ш-ш-ш, милая, все в порядке…

– Не-е-ет! Не в порядке!

Ребенок был прав.

– Нет, давай сейчас. Какого хрена она плачет?

Холли подняла мокрое, красное лицо от плеча Оливии.

– Дядя Кевин! – закричала она. – Он показал мне “Супербратьев Марио” и хотел повести нас с тетей Джеки на представление!