Фейтфул-Плейс

Что-то изменилось между вечером субботы, когда я отослал его назад в паб, и полуднем воскресенья, когда началась телефонная бомбежка. Что-то могло произойти по дороге или в пабе – некоторые завсегдатаи “Черной птахи” лишь по чистой случайности до сих пор никого не убили, – но я в этом сомневался. Кевин запсиховал задолго до того, как мы пришли в паб. Все, что я знал о брате, – а я надеялся, что мои воспоминания кое-чего стоят, – говорило мне, что он спокойный парень, но он места себе не находил примерно с тех пор, как мы отправились в дом шестнадцать. Я списывал мандраж Кевина на то, что гражданских вообще слегка нервируют мысли о трупах; голова у меня была занята другим. В действительности все было далеко не так просто.

Что бы ни напрягало Кевина, случилось оно не в эти выходные. Все двадцать два года что-то таилось в глубине его души, а в субботу начало всплывать. Только к концу дня – наш Кевин никогда не отличался скоростью реакции – оно поднялось на поверхность, свербело сильнее и сильнее. Двадцать четыре часа он пытался забыть, разобраться или справиться с последствиями самостоятельно, а потом попросил помощи у старшего брата Фрэнсиса. Когда я его послал, он обратился к кому-то еще – и помощник оказался хуже не придумаешь.

По телефону голос Кевина звучал приятно. Слушать его было одно удовольствие – даже растерянного и обеспокоенного. Сразу слышно – хороший парень; с таким хотелось познакомиться.

Выбор дальнейших ходов был невелик. Идея мило поболтать с соседями потеряла изрядную долю очарования, когда выяснилось, что половина из них считает меня хладнокровным ниндзя-братоубийцей, да и светиться в поле зрения Снайпера не стоило – хотя бы ради Джорджа и его пищеварения. С другой стороны, плевать в потолок и поглядывать на мобильник, как распалившаяся девчонка, в ожидании, что на нем высветится номер Стивена, меня тоже не прельщало. Если уж я бездействую, то предпочитаю бездействовать с четкой целью.

Загривок пощипывало, будто кто-то выдергивал волоски один за другим. Я доверяю этому ощущению; не раз случалось, что не прислушайся я к нему – быть мне покойником. Что-то я упустил; что-то видел или слышал – и прохлопал.

Мы в Спецоперациях не снимаем на видео лучшие моменты, в отличие от парней из Убийств, поэтому у нас очень хорошая память. Я поудобнее устроился на парапете, закурил и перебрал в памяти каждую мелочь, которую узнал за последние несколько дней.

Всплыло одно: по-прежнему оставалось неясным, каким образом чемодан попал в дымоход. Если полагаться на рассказ Норы, он очутился там между днем четверга, когда она позаимствовала у Рози плеер, и вечером субботы. Однако, по словам Мэнди, в эти два дня у Рози не было ключей, что более-менее исключало возможность тайком вынести чемодан ночью – слишком много неудобных стен отделяло ее от дома шестнадцать, – а днем, под орлиным оком Мэтта Дейли, незаметно вытащить что-то объемное было весьма проблематично. А еще, опять же по словам Норы, по четвергам и пятницам Рози ходила на работу и с работы с Имельдой Тирни.

В пятницу вечером Нора с подружками отправилась в кино; спальня осталась в распоряжении Рози и Имельды: хочешь – пакуй чемодан, хочешь – планы строй. На Имельду никто не обращал внимания, она запросто могла вынести из квартиры все что пожелает.

Имельда теперь жила на Хэллоус-лейн – достаточно далеко от Фейтфул-Плейс, чтобы не попадать в периметр Снайпера. Что-то во взгляде Мэнди подсказало мне: Имельда вполне может оказаться дома в разгар рабочего дня и находится в достаточно сложных отношениях с соседями, чтобы радушно встретить блудного сына, застрявшего на перепутье. Я залпом допил остатки холодного кофе и направился к машине.

* * *

Приятель из электрокомпании нашел счет на имя Имельды Тирни с адресом Хэллоус-лейн, дом десять, квартира три. Здание смахивало на ночлежку: растерявшая шиферные плитки крыша, облупившаяся краска на двери, за грязными окнами – обвисшие занавески. Соседи наверняка молились, чтобы хозяин продал дом какому-нибудь респектабельному яппи или хотя бы спалил ради страховки.

Я оказался прав: Имельда была дома.

– Господи, Фрэнсис! – воскликнула она, открыв дверь квартиры. В голосе смешались изумление, радость и ужас.

Двадцать два года не пощадили Имельду. Красавицей она никогда не была, но высокий рост, отличные ножки и обалденная походка немалого стоят. Таких, какой она стала сейчас, ребята из отдела называют “спаскрик”: тело из “Спасателей Малибу”, лицо из “Криминальных хроник”. Фигуру она сохранила, но под глазами набрякли мешки, а морщины на лице напоминали шрамы от ножа. Имельда была одета в белый спортивный костюм с кофейным пятном на груди, а истощенные корни ее обесцвеченных волос отросли дюйма на три. При виде меня она торопливо взбила шевелюру, словно этого было довольно, чтобы мы снова превратились в беспечных подростков, упивающихся субботним вечером. От этого жеста у меня защемило сердце.

– Приветики, Мельда! – Я одарил ее своей лучшей улыбкой, напоминая о былой доброй дружбе.