Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Рассказывая о своей молодости, о постепенном вовлечении в «тусовку стиляг» и сосредоточившись в основном на антураже, А. Козлов отмечает, тем не менее, что привлекательнее всего в этой общности был протест против советских норм, выражающийся и в одежде, и в «признании приоритета джаза перед всякими там прелюдиями и мазурками, которыми нас пичкали с утра до ночи по радио, не умолкавшего в квартирах, на улицах и площадях, везде»[580].

Несмотря на наличие отчетливо выраженных оппозиций (стиляги – шпана, стиляги – жлобы, яркий мир джаза – тоскливая классика, эпатаж – скука), образ стиляги в книге не вполне прояснен. Признавая важность поколенческого фактора (стиляги – молодые ребята, не согласные жить как их отцы), Козлов подчеркивает неоднородность этой среды (здесь и пижоны, и золотая молодежь, и «преданные чуваки»). Тем не менее, повествование в главках о стилягах (а позднее – о «штатниках») обнаруживает вполне отчетливый сюжет – сюжет движения от привлекательности нонконформизма (частью которого и были стиляги) к пониманию эстетической значимости «другой музыки», в которую постепенно вовлекается герой мемуаров и в которую были вовлечены лучшие люди его поколения.

Алексей Козлов[581]

В 2009 году после выхода фильма В. Тодоровского и на новой волне интереса к стилягам писатель и режиссер Владимир Козлов под псевдонимом Г. Литвинов выпустил книгу «Стиляги: как это было»[582]. В книге Литвинова стиляги рассматриваются как «субкультура», а главы «документального романа» выстраиваются как ее подробное описание (см. разделы «Первая субкультура», «Советские денди», «Культура из-за бугра», «Герои фельетонов и карикатур», «Судьба стиляги в СССР», «Главные музыканты стиляг», «Главные песни стиляг» и т. д., в приложении дан «Краткий словарь стиляжного сленга»). Все это действительно делает книгу довольно полным исследованием феномена. Кроме того, Литвинов, очевидно ориентируясь на ансамблевую структуру «Памятника…» Славкина, включает в текст вырезки о стилягах из старых советских газет и журналов, фотографии и иллюстрации.

Владимир Козлов[583]

В главах-описаниях отчетливо заметна тенденция к «завершению» феномена: в отличие от книги В. Славкина, авторский тон в «Стилягах» Г. Литвинова намеренно отстраненный, стиляги описываются как исторический феномен, давно сошедший со сцены, повествование предельно ясное, выдержанное в художественнопублицистическом ключе: «В такой внешней и внутренней политической обстановке появились первые стиляги. Но кроме этого стоит обратить внимание еще и на бытовую ситуацию. Советское общество конца сороковых – начала пятидесятых было достаточно пуританским…»[584].

Разрушают эту завершенность голоса участников движения, бывших стиляг, чьи реплики приводятся в финале каждой главки или раздела и звучат живо и эмоционально, при этом важно, что «чужие» голоса плохо группируются между собой, буквально разрушая простое и, казалось бы, лишенное колебаний и сомнений авторское повествование. Энциклопедически обобщенное описание жизни стиляг размывается множеством частных историй, разнообразием мнений, которые варьируются в очень широких пределах – от взгляда на стиляг как на простых парней, любителей джаза, до концептуализации этого феномена как поколенческого, например в репликах А. Козлова или Л. Лурье:

Л. Лурье. Существует поколение в смысле года рождения, и существует поколение в смысле стиляг – то есть родившихся в одно и то же время и принадлежащих к одной и той же культуре. Люди тридцатых годов рождения, выросшие в больших городах, дети ИТР (инженерно-технических работников), условно говоря. Поколенческие группы и движут историю. Физики поколения Ландау, или деятели французской революции, или народовольцы. Их объединяет год рождения и еще ряд вещей: любимые книги и так далее. Это – люди, которые, что называется, изменяют мир. И стиляги – некая периферия этого движения[585].

Книга Литвинова, как и воспоминания Славкина, пытается подвести итог истории стиляг в XX веке и одновременно сопротивляется этому завершению. Невозможность до конца определить феномен в обеих книгах метафорически обыгрывается сюжетом поиска для стиляг «настоящего имени».