Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Рассказ о себе авторами ведется на широком, по сути – эпическом фоне: это рассказ о времени, о многих других людях, об особенностях быта (частного, приватного, в отличие от официально-государственного). Разница позднесталинского и брежневского периодов обусловливает различие в тональности повествования: у Кочергина рассказы более драматичны, а то и трагичны, у Любарова преобладает шутливый или иронический тон. Разумеется, важна и разница в жизненном опыте: Кочергин – сын репрессированных родителей, годы войны проведший в детприемнике НКВД для детей врагов народа под Омском, бежавший оттуда восьмилетним в 1945 году и добиравшийся несколько лет в родной Ленинград без денег и документов, «крещенный крестами»; и Любаров, живший с родными в Москве, на Щипке, в коммунальной квартире. Разница в эмоциональной атмосфере проявляется и в авторском оформлении книг: тексты Кочергина сопровождают лаконичные черно-белые рисунки пером, у Любарова – яркие, красочные, почти лубочные «картинки», гротескные и смешные.

Общее в подходах авторов заключается в том, что они показывают не «нормального» человека, а исключительного, необычного, «чудика»-артиста. Вот этот причудливый артистизм и выступал для героев основой создания своего мира, своей жизни с ее радостями и красотой. Кочергин рассказывает о «типах, выпадающих из общепринятых норм и устоев человечества, причем украшающих эту самую жизнь необычайной добротой ко всем»[606].

Какие варианты «свободы вненаходимости» рисуют авторы?

Одной из форм «вненаходимости» государственно-идеологической стороне жизни и бытовой рутине становилось пьянство.

Об этом с горечью говорили писатели и ранее, вспомним хотя бы главку «Пьяная ночь» в поэме Некрасова, стихотворение «Веселье на Руси» из книги «Пепел» Андрея Белого, пишут об этом и другие авторы. Тэффи с сарказмом перечисляет «незабываемые русские слова»: выпивши, набодался, назюзился, клюкнул, надрался, насвистался, нарезался, насандалился[607]. Зиновий Зиник, сравнивая пьянство ирландское или западноевропейское и русское, пишет, что те пьют, чтобы утвердить себя в глазах собеседника, а русское пьянство – «это побег от реальности, это освобождение от коллектива, это перескок в иные сферы бытия, точнее – небытия»[608]. Стремление к «празднику» спровоцировано неудовлетворенностью повседневным существованием.

Действие историй Кочергина разворачивается в первые послевоенные годы на Петроградской стороне, он рисует пристанище бывших воинов, ныне ненужных калек. Жуткую процессию представляли похороны Капитана в одноименном рассказе: в последний путь его провожали «обрубки», «костыли», «тачки» (то есть совсем безногие) и прочие увечные:

Со стороны казалось, что происходит массовый исход калек на край своей островной земли – Смоленское кладбище. Это был последний марш обрубков – победителей прошедшей отечественной и мировой бойни… Порубленная войной островная братия провожала с Капитаном себя – через год город стали очищать от безродных, неуправляемых и никому не нужных бражников, ссылая их в инвалидные дома в наскоро приспособленных для этого монастырях среди наших северных печальных пейзажей[609].

Эдуард Кочергин[610]