Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Настоящей зоной личной свободы у обоих авторов оказывается не выпивка, не игра, не политика, а мастерство. Кочергин рисует дно жизни не ради «натурализма», он показывает, что и в таких нечеловеческих условиях попадаются настоящие таланты, умельцы, преданные своему мастерству, и они-то и вносят «праздник» в гнетущую повседневность.

В книге «Ангелова кукла» Кочергина каждый рассказ – портрет исключительной личности. Это и стойкий Капитан, и «светописец» (фотограф) дядя Ваня, безногий бывший солдат, снимавший свадьбы и похороны, взрослых и ребятишек. Даже некрасивый мальчик по прозвищу Плохаря получился у него симпатичным. Ему улыбались все, когда по воскресеньям он разносил готовые карточки, это «был настоящий праздник»[621]. В 1954 году на него донесла соседка: он печатал венчики и иконки для покойных по просьбе служителей Николо-Богоявленского собора, и фотографа не стало.

Василий Петроградский и Горицкий, герой одноименного рассказа, бывший матрос, потерявший обе ноги, передвигается от одного до другого питейного заведения Петроградской стороны в деревянном коробе на подшипниках. Но он – любимый всеми запевала, баянист, прирожденный хормейстер и дирижер. Когда во второй половине 50-х годов инвалидов убирали из Ленинграда, то и Василий был устроен в дом инвалидов на реке Шексне в Вологодской области. Там он организовал единственный в своем роде хор «самоваров», то есть инвалидов, лишенных войной рук и ног. Летом санитарки выносили инвалидов на высокий берег Шексны. По вечерам пассажиры теплоходов слушали мощный мужской хор, певший «Раскинулось море широко…», не видя самих певцов, скрытых за прибрежными кустами и травой. В 1957 году Василия не стало.

С высоким поэтическим и трагическим пафосом передана встреча рассказчика с Платоном и Платонидой, двумя слепцами, жертвами расправы над священниками на Русском Севере во время борьбы с религией. Чудом выжившие, они бродят по деревням Олонецкой земли, отпевая усопших по старинному обряду, помогают людям «горюшко оплакать»[622]. Рассказчик встретил их в деревне Верхний Перелесок и был поражен пением:

Они-то пели-плакали в унисон абсолютно одинаковыми, очень высокими голосами, что-то дивное церковно-народное, совершенно не сравнимое с чем-либо слышанным в теперешней жизни… Они соединяли собой народный плач с мощью тысячелетней веры…[623]

С уважением Кочергин вспоминает бывшего швальника императорского величества, то есть портного, умевшего «построить» шинель и тихо доживающего свой век пожарным в театре, легендарного циркового клоуна дядюшку Хасана и прочих чудаков и необыкновенно талантливых личностей. Гимн простому человеку-мастеру – рассказ «Топор вепса» о скромном, молчаливом театральном столяре, потомственном плотнике, выходце из финно-угорского племени вепсов, некогда обитавших на севере, крещенных в православие. Дед на рождение внука выковал топорик и положил под подушку младенцу. Множество прекрасных вещей для оформления спектаклей сделал Иван Щербаков. Настоящим шедевром стал русский трон для постановки на сцене трилогии А. К. Толстого, сработанный из березы, без единого гвоздя, производящий впечатление натуральной кости. Однако преемника у плотника не осталось, старый одноногий вепс Егорий после смерти Ивана отвез топорик в опустевшую деревню: «к топорику, возможно, родится какой-нибудь вепс»[624].

Герои Любарова если и мастерят, то как-то бесцельно и нелепо. Причина, по которой они берутся за топор, или садятся за трактор, или пробуют сложить печь, одна – ходят по дачникам те, у кого душа горит, а поправиться нечем. Вот два перемиловских мужика за четыре бутылки водки построили рассказчику парник гигантских размеров из бревен, приготовленных для другой цели. На упреки ответили: «Ну и чего ты разорался? Теперь у тебя будет самый большой парник в деревне»[625]. Покрыть пленкой этот «Парфенон» не удалось, он использовался потом как турник: на нем подтягивались сам Любаров и искусствовед Мейланд, приехавший в гости (что удостоверяет фотография, помещенная в книге). Сережа Инопланетянин решил устроить пруд перед своим огромным недостроенным домом, запрудил речку Шосу, в дождливое лето всё заболотилось, мостик через Шосу сгнил, а потом и сам Серега исчез. Мастерством отличалась бабушка рассказчика, умевшая готовить праздничную «рыбу-фиш» и жарить удивительно вкусные котлетки. Сам рассказчик не стал футболистом, боксером, пловцом, верхолазом, хоккеистом и бегуном, зато умеет квасить капусту. Таким образом, очевидна ирония в адрес гигантомании и долгостроя, тогда как кулинарные умения всячески приветствуются.