Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Лук – главный эстет среди всех овощей. Лук – интеллектуал. У него есть харизма и мощный внутренний темперамент. Для меня в луке сокрыта тайна, которую в каждом своем «луковом» натюрморте я и пытаюсь разгадать. Лук вообще по природе своей многогранен. <…> В каждом блюде лук иной, что мне как художнику говорит о богатстве его внутренней жизни. Правда, у него, как и у всякой непростой личности, случаются перепады настроения. То он ворчливый и смурной, поворачивается к зрителю коричневым боком; то розовый и светится от счастья – будто влюбленный в какую-нибудь капусту. А то ироничный и вредный…[632]

Страницу украшают соответствующие натюрморты, в том числе розовый лук, причем эти картины – предельно жизнеподобны и вместе с тем романтичны, но без гротеска. Далее рассказывается о картошке-«синеглазке», о кабачках; самым красивым признан перец – желтый, зеленый, красный: «Как-то я даже нарисовал летающие перцы – они летают по кругу, космические пришельцы, дурят нам головы мечтами о теплых краях, в которых нас нет…»[633]. И этот натюрморт также присутствует в книге.

Такое описание овощей Любаровым вызывает в памяти книгу М. А. Осоргина «Происшествия зеленого мира» (впервые опубликована в 1938 году в Софии). В этой книге есть главка, посвященная зеленому луку. Французы, в отличие от русских, не употребляют в пищу зеленые перья лука, что дало писателю повод развернуть свою метафору. Осоргин пишет: «Луковица есть обывательский „корень“, общедоступное и жирное подобие сущности. Она наглядна, ясна, прозаична, вульгарна. Она – безошибочное благополучие»[634]. Французские фермеры пригибают луковые перья, чтобы луковица жирела. И далее Осоргин уподобляет славянскую душу этим зеленым перьям: увлекаясь русской музыкой или балетом, французы не забывают ее «примять и пригнуть к земле»[635]. В целом вся книга Осоргина, сознательно покинувшего Париж ради деревенского уединения в годы, когда нарастала волна фашизма, двупланова: он очень точно описывает те или иные факты огородной жизни, но при этом говорит о политике, четко заявляя свою позицию: он – за «обитателей» против «обывателей». Осоргин рассуждает: «Обыватель живет на земле с маленькой буквы, Обитатель присутствует на Земле с большой. Обыватель – член семьи, профессионального союза, партии, церкви, он выборщик, подписчик газеты, посетитель углового кафе. Обитатель – член Всемирного Братства Чудаков»[636]. Позиция деревенского отшельника для Осоргина являлась гарантом свободы личного «я». Нечто подобное видим и у Любарова.

Наконец, невозможно не отметить тот разговорный стиль, раскованный язык, живую интонацию сказа в книгах Кочергина и Любарова. Их тексты малы по объему, иногда приближаются к новелле или рассказу-портрету, иногда напоминают эссе или байку, увлекательную историю. В любом случае, течение речи динамичное («густой рассказ» – подзаголовок одного из рассказов Кочергина), не имеющее ничего общего с «гладкописью» книжного языка соцреализма или статикой официальных речей, отчетов, резолюций и решений съездов КПСС в период застоя. Назвав свои произведения «записками» («Крещенные крестами»), «рассказами рисовального человека» («Ангелова кукла»), «книжкой с картинками», авторы оставили за собой право свободно вести повествование как бы за чертой «высокой» литературы. Тем более, что по профессии оба – художники, не литераторы. Любаров даже приводит историю о том, как к нему в Перемилово приехал Войнович и тут же нарисовал портрет самого хозяина и многих перемиловцев; так и Любаров называет себя «начинающим писателем», который, впрочем, «наговорил» уже третью книгу. Стиль «рассказываний» напоминает о С. Довлатове, В. Войновиче. Поза писателя-дилетанта, писателя-любителя отчасти перекликается с такими феноменами «нестандартного» творческого поведения, какие явлены в деятельности Старика Букашкина – «Народного дворника России» и панк-скомороха или Александра Лысякова – «Народного кузнеца», автора монеты «1 куй».