Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Действительно, в этом стихотворении весь Кашшак – с его уитменовской торжественностью, с утверждением коллективного начала, с культом материального, физического. Здесь виден и будущий Кашшак (Кашшак-конструктивист, в частности). Но видно и то, что демонстрирует предел, за который Кашшак никогда не способен был выйти, – тот предел, за который не может выйти авангард, а если авангард выходит за этот предел, то он перестает быть авангардом, то есть поднимается на тот самый уровень, где различия между школами, программами, направлениями теряют смысл, где начинается сфера большого искусства.

Вот, скажем, образ (или, может быть, точнее сказать, тезис) локомотива: «на сдохшие рельсы поставим ревущие, жаркие локомотивы». Этот образ, этот мотив был весьма популярным в авангарде, в разных его течениях, от футуризма до пролеткульта. Например, Маринетти (фигура совсем иная, чем Кашшак) в своем первом манифесте (1909) декларировал: «Мы будем воспевать огромные толпы, волнуемые трудом, погоней за удовольствием или возмущением, прожорливые вокзалы, заводы, мосты, локомотивы с широкой грудью, которые несутся по рельсам, подобно огромным стальным коням…»[652].

А вот (правда, не локомотив, а трамвай, но сути это не меняет) у Маяковского:

Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою
умную морду трамвая.

(«Надоело»)

Это уже поэзия, а не декларация.

Недаром Эндре Ади, которому Кашшак принес свой первый поэтический сборник – «Эпос в маске Вагнера» (1915), раскрыв его и прочитав несколько страниц в раздражении швырнул книжку на пол (Кашшак сам описывает этот эпизод в своем автобиографическом романе «Жизнь одного человека», написанном во второй половине 1920-х годов). Едва ли такая реакция Ади была вызвана авангардистскими принципами молодого поэта, его вызывающей непохожестью на современную поэзию; не мог Ади так уж решительно не принимать и верлибра: он сам, хотя и не часто, экспериментировал со свободным стихом. Видимо, рассержен он был именно отсутствием поэзии: ему, поэту, что называется, от Бога, должна была претить громогласная риторика, стремящаяся подменить стихи.

Правда, нужно сказать, что если эмоциональный Ади швырнул авангардистский сборник в угол, то «Нюгат» в лице его редакторов относился к проявлениям отечественного авангарда в лице Кашшака куда более терпимо. Видимо, ощущение того, что все они – символисты ли, развивающие традицию в сторону выражения содержания, не поддающегося выражению словами, крайние ли новаторы, отрицающие традицию напрочь, – являются соратниками в общем деле обновления искусства, было достаточно сильным в сознании поэтов и критиков, группировавшихся вокруг журнала. Во всяком случае, «Нюгат» не только предоставлял Кашшаку место для публикации его произведений, но и сочувственно откликнулся на его первый сборник, а затем на появление его журнала «Тетт» («Действие», 1915–1916; о программных установках журнала много говорит уже то обстоятельство, что название “Tett” – это венгерское соответствие немецкому “Die Aktion”, органу немецких левых экспрессионистов).

Например, весьма доброжелательно – на фоне общего непонимания – оценил «Эпос в маске Вагнера» Деже Костолани, один из самых видных деятелей «Нюгата», крупный поэт и прозаик: «Он (Кашшак. – Авт.) ищет новую форму. И находит ее в экспрессионизме. <…> Мы должны отметить этот честный и новаторский эксперимент, он оригинален и по-хорошему наивен, он ничего общего не имеет с вжившейся в европейское общественное сознание милитаристской поэзией, как традиционной, так и новой, с поэзией футуристов (имеются в виду итальянские футуристы во главе с Маринетти. – Авт.). <…> Лайош Кашшак идет по правильному пути. <…> Никакой словесной помпезности и музыкальности – чистая серьезность, огромная любовь к людям пронизывает книгу и связывает воедино строки стихов»[653].

Конечно, в рецензии Костолани много такого, что можно назвать авансом. То, что он хвалит Кашшака за отсутствие музыкальности – в те годы, когда венгерская поэзия (как, например, и русская поэзия Серебряного века), включая и самого Костолани, интенсивно искала и находила новые и новые способы достижения звукового совершенства, – явная уступка первопроходческой неуклюжести. Единственное, в чем Костолани по достоинству оценивает свершения Кашшака – и, возможно, это помогает ему закрывать глаза на остальное, – антимилитаристская направленность и стихов Кашшака, и его журнала.