Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Более объективен – а потому и более строг – в своей оценке нового, экстравагантного явления в литературе Михай Бабич. Ему практически не удалось найти что-либо положительное в программе и художественной продукции журнала «Тетт»; Кашшак «пропагандирует настоящую литературную анархию» – таков его окончательный вывод. По-человечески, так сказать, Бабич согласен понять причины этого явления: ведь сама эпоха такова, что у молодежи «нет особых оснований почитать традиции и законы». Но как жрец искусства он отказывается принимать новую поэзию. По его мнению, у молодых писателей «отсутствуют даже попытки найти какой-то новый вид композиции, новый стихотворный размер; несколько парадоксов, неуклюжее подражание самым плоским трюкам футуристов, надуманное, непоследовательное искажение грамматики и логики, намеренное и беспричинное усложнение, запутывание содержания (довольно частый грех наивных начинающих поэтов) – вот и все их стилевое новаторство»[654]. Особенно раздражает Бабича увлечение молодых поэтов свободным стихом.

Группа Кашшака, действительно, состояла в основном из начинающих, неопытных поэтов; имело место и намеренное запутывание смысла, которое должно было скрыть недостаток мастерства и опыта. Кашшак в своей книге «Жизнь одного человека», вспоминая об этом периоде, и сам пишет о своих соратниках: «…зеленые юнцы. Для них пока что сказать громко – все равно что сказать истину»[655].

Но Бабич как истинный поэт, к тому же человек с высоким уровнем культуры, не просто подметил слабые стороны нового направления, но разглядел самую их сущность. И Кашшак косвенно подтверждает это. В своем сердитом ответе на критику Бабича (показательно, что ответ этот тоже был опубликован в «Нюгате») Кашшак пишет: «Программа “Tett” делает упор не на художественной продукции, не на том, как подается произведение, а на художнике как социальном человеке»[656]. Попросту говоря, Кашшак отказывается видеть в литературе именно литературу-, произведение он ставит на второй, как бы несущественный план, не желая понять того факта, что если упор делается не на художественной продукции, то само существование писателя (художника) как творческого человека теряет смысл. Декларируя первостепенность значения социального содержания литературы (а это, конечно, важный момент для литературы, особенно в те годы), Кашшак тем самым игнорирует эстетическую сторону литературы, без которой она перестает быть литературой.

Одной из обусловленных социальной задачей форм Кашшак считает и свободный стих, убежденно защищая его от обвинений в бессвязности и архаичности: «…наш свободный стих – строго скомпонованное целое, и этим он отличается от свободного стиха Уолта Уитмена. Мы признаем наше родство с Уолтом Уитменом, но он был слишком рабом интуиции, слишком импрессионистом, чтобы мы могли считать его своим мэтром»[657].

«Художник как социальный человек» – этот тезис Кашшака говорит о том, что основанную им группу он рассматривал не столько как группу художников, объединившихся для деятельности в области преобразования литературного стиля и т. п., сколько как организацию общественно-политического характера, призванную вести пропагандистскую и воспитательную работу в обстановке назревающей революции; молодые сотрудники журнала были для Кашшака не только помощниками, но и объектами воспитания, которые должны были нести свет сознательности и правды в массы.

На всем протяжении своего авангардистского творческого пути Кашшак старательно и последовательно провозглашал и возвеличивал принцип коллективизма. Поскольку этот принцип в зародыше противоречит индивидуальной сущности поэзии, вообще творческой деятельности, он даже придумал формулу, которая как бы примиряет непримиримое. Формула эта – «коллективный индивидуум». Звучит эффектно, по-пролеткультовски громко, но реальное содержание в ней трудно найти.

Подобный вывод можно сделать и относительно большинства авангардистских принципов – во всяком случае, тех, которые постулируют полный отказ от традиций и создание, на пустом месте, чего-то абсолютно нового (так же, как и попытка большевиков «до основанья» разрушить старый мир и построить новый, где тот, кто «был ничем», «станет всем»). Кашшак в начале 30-х годов избавился от авангардизма (точнее, авангардизм «рассыпался», сошел на нет под ним), и то, что осталось – то есть огромная трудоспособность, накопленные за два десятилетия профессиональные навыки и привычка писать верлибром, – производит довольно унылое впечатление.