Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

В рассказе «Как кому повезет» войне противостоит семейная ссора, которую солдат обсуждает со своим командиром. По сути, ссора жены солдата с его родителями позиционируется в качестве единственного вопроса, который достоин внимания во время боевых действий. Со стороны же офицера отношение к ситуации выражено в заключительной реплике: «А-а, – радостно сказал капитан, – началось легочное кровотечение. Вот теперь меня отправят домой»[725]. Иным вариантом отрицания дегуманизированной сущности войны становится мотив очеловечивания отношения к военному врагу в рассказе «Йошка Шаму Киш»: венгерский солдат забирает у спящего русского солдата хлеб, а затем возвращается к нему через линию фронта, чтобы вернуть случайно украденную вместе с едой детскую игрушку. В рассказе «Бедные люди» пацифистская позиция Морица достигает кульминации. В произведении показан крайне озлобленный на мир и людей солдат, вернувшийся на время отпуска в свою деревню и с легкостью убивающий двух соседских детей ради небольшой суммы денег. Герой рассказа неоднократно декларирует порожденную войной идею разделения общества на «своих» и «чужих». Абсолютное ожесточение и формирование последовательного иммунитета от угрызений совести отражено в словах убийцы: «Прежде я видеть не мог, коли кровь проливали… бывало мать или жена цыпленка режут… я и близко не подойду… пусть сами скажут… но на фронте с чем только не свыкнешься, отчего дома потом не сразу отвыкнуть можно…»[726].

Пацифистские мотивы, ментальное дезертирство и принципиальная аполитичность Морица коррелирует с революционными настроениями, охватившими венгерское общество в 1918–1919 годах на фоне поражения в войне. Однако следующий период, наступивший за унизительным для страны Трианонским мирным договором, характеризуется распространением реваншистских идей и аксиологической милитаризацией. Именно на этом фоне входило в литературу новое поколение венгерских писателей, представителями которого были Дери и Вереш, но их военная рефлексия была связана уже со Второй мировой войной.

В целом названные писатели продолжают транслировать те же идеи, которые мы находим у Морица. Основные мотивы текстов Дери, связанные с войной, вращаются вокруг ее абсолютной дегуманизации и конфликта с повседневностью. Так, в рассказе «Тетушка Анна» автор выстраивает бинарную оппозицию военный враг (русские) – соотечественники, ведущие войну (нилашисты). Опасность в этом случае исходит от соотечественников, расстреливающих мирных жителей. Другая отрицательная сторона войны заключается в том, что герои произведения вынуждены резко изменить свою повседневность, переселившись в подвал, так как их дома либо разбомбили, либо реквизировали для военных нужд. Аналогичным образом писатель дает оценку войне и в рассказе «Снова дома», главный герой которого теряет жену, ушедшую от него в то время, когда он был в армии. Кульминирует пацифистскую патетику Дери апология дезертирства: «Мужчинам одним такую бойню не устроить, хоть тресни, если бы мы, женщины, им не потакали… Но вот мой сын не пойдет на войну, покуда я жива!»[727] Причем, если Мориц дает положительную оценку дезертирству посредством контекста, создающего поле этической оценочности, то Дери достигает этой цели через прямые высказывания своих персонажей.

Вереш создает в своих рассказах аналогичный контекст, несмотря на приверженность несколько иной литературной традиции и иному творческому методу. Дискредитация войны также осуществляется им через ее противопоставление практикам повседневности. Но если в произведениях Дери, равным образом как и Морица, положительной противоположностью войны выступает каждодневный быт, то у Вереша эту роль берет на себя труд. Иначе говоря, война плоха тем, что отрицает созидательную деятельность, вырывая человека из контекста повседневной рутинной работы. Подобная позиция фиксируется в рассказах «Янош Данко», «Шули Киш Варга», «Лаци», написанных в 1950–1953 годах. В «Лаци» автор превращает в носителя «нормальности» коня, испытывающего на себе ужасы войны. Война выражается для животного в звучании чужого языка, в непрерывном страхе, суматохе, чувстве опасности, которые конь не стремится преодолеть, а лишь тяготится ими. Между событиями войны и животным выстраивается абсолютное, не оправдываемое никакими обстоятельствами отчуждение.