Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Итак, отец мастера стоял во дворе «лучшего из хозяев». (В соседнее с ним хозяйство попал дядя Эден. К бывшей содержательнице притона, которая приобретенным в Иожефвароше, веселом квартале, диалектом всегда развлекала элегантного мужчину. «Как я, душа моя, буду жить с такой особой». Волшебно. Громкий, исполненный жизни лай женщины, по сути, он даже тогда не смог ей простить, когда она спасла ему жизнь. <…>). Кулака как раз не было дома, потому что он был в тюрьме. («Количество слова „был“ успокаивает. Стиль искрится, история движется вперед. И моя история тоже». Мило.) Он прятал вино. В кухне напротив плиты он и не думал его держать… он спрятал его в навозе. Там и нашли. Выйдя потом из тюрьмы, большой, дородный человек остановился перед отцом мастера. От возмущения его голос дрожал: «Вы посмотрите, господин доктор, что мне сделали с руками». <…> В тюрьме его руки изнежились (мозоли и т. д.), и что самое главное, они побелели… (с. 265).

Замечание «лучшего из хозяев», вероятно, следует отнести на счет отца или самого «мастера», в чьем пересказе комментатор мог знать эту историю. Фраза «Как я, душа моя…», очевидно, принадлежит дяде Эдену, тогда как замечание «волшебно» отражает оценку самого комментатора. В то же время фраза «Количество слова „был“…» является стилистическим комментарием «мастера» к предшествующему предложению Эккермана (как будто бы «мастер» предварительно прочел текст Эккермана), а слово «мило» выражает уже точку зрения самого Эккермана по отношению к предшествующему стилистическому замечанию «мастера». Таким образом в пределах относительно небольшого фрагмента текста сходятся сразу несколько повествовательных перспектив, принадлежащих разным повествовательным уровням и временным планам.

Стандартная структура повествовательных уровней в этой части романа имеет следующий вид: (рассказ мастера или его поступок} – Э (пересказ и оценка комментатора, часто сопровождаемая цитатой из самого «мастера» (обычно цитируются слова «мастера», сказанные при совершении им описываемого действия или выражающие его оценку кого-то из участников сцены)} – Э (комментарий самого «мастера» по поводу формулировок, избранных комментатором} – Э (вторичный комментарий Эккермана}. При этом в эту структуру могут вмешиваться голоса других персонажей – как в форме закавыченных реплик и пространных пассажей, так и в форме отдельных лексем, выделяемых лишь курсивом. Дополнительная трудность заключается в том, что Эккерман, будучи персональным нарратором, проявляет явную тенденцию к нарративному «всезнанию», что еще больше релятивизирует субъектную атрибуцию различных фрагментов текста.

Еще более сложный характер имеет повествовательная организация в первой части, где в структуре аукториальной повествовательной модели прямая речь не только не получает обычного для таких случаев оформления, но и не сопровождается даже кавычками.

Один из эффектов такой нарративной структуры заключается в «расшатывании» аукториального характера основного повествовательного голоса: вбирая в себя голоса персонажей, аукториальный нарратор никак не разграничивает собственную речь и речь изображаемых им акторов, смещение центра наррации в сторону тех или иных персонажей происходит постоянно, при этом четко обозначить, чья именно точка зрения выражается при таких смещениях, сложно. Субъектная фиксация повествовательного центра приобретает системный характер в гл. 5, представляющей собой перечень того, что позволил бы себе «я», «кабы был бы я начальником» (субъектным фокусом повествования здесь становятся два хомячка, мечтающие о начальственном кресле), и в последней главе (гл. 9), где повествование ведется от лица «мы» и тем самым пародируется социалистический коллективистский дискурс[801].