Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Наконец, присутствует в романе Эстерхази еще одна важная для «Петеров» тема. Она связана с таким изображением истории семьи, при котором литературное повествование становится формой одновременно личной рефлексии автора по поводу своей собственной семейной истории и – через нее – по поводу истории общества и страны. В поэтологическом отношении реализация этой тематической стратегии предполагает использование разного рода фактуальной информации: таковой могут выступать личные воспоминания автора, не оформляемые напрямую как мемуарные или автобиографические зарисовки, фикциональные и реальные документы, вводимые в текст произведения. Так, автобиографичен «Конец семейного романа» (1977) Надаша, где под именем Петера Шимона автор выводит самого себя; в некотором смысле (хотя и в ином, чем у Надаша) автобиографичен протагонист романа Хайноци «Смерть бежала верхом из Персии». В 1970-е годы установка на реконструкцию посредством романного письма личной истории или реальной истории семьи присутствует и в произведениях тех авторов, которых не принято относить к «поколению Петеров»[812]. В контексте 1970-1980-х годов обращение к документальному и автобиографическому материалу было, несомненно, связано с общей духовной и социальной атмосферой: в нем можно видеть болезненное стремление обрести подлинную историю в противоположность той, что транслировалась официальной пропагандой.

Семейный архив, личная и семейная память были относительно легкодоступными и, что важно, неподцензурными источниками истины, проговаривание которой имело важное социальное измерение. Обращение к документальному опыту семьи, порой весьма драматическому и болезненному, сама готовность делать его достоянием широкой общественности были связаны со стремлением преодолеть ту ситуацию, яркое аллегорическое изображение которой дал Петер Надаш в рассказе «Сказание об огне и знании»: «…практически все слова в языке венгров, понимаемые в меру личного знания или общего неведения, всякий раз означали нечто иное, чем то, что они означали; о значении слов приходилось догадываться в зависимости от того, кто говорит, или от соотношения изначального смысла слова с его новым значением. <…> Конечно, сей необычный способ пользования языком весьма затруднял их контакты друг с другом, но именно в том-то и заключалось главное правило их общения: личное знание не должно было становиться общим, и в этом, надо сказать, они весьма преуспели. <…> Поскольку в общении меж собой главным правилом у них был отказ от того, чтобы делать индивидуальное знание общим, ибо только благодаря фанатичной приверженности этому молчаливому уговору они сохранялись как нация, с точки зрения индивида, из этого с неизбежностью вытекало, что любой венгр пребывал в уверенности, что другой знает столько же, сколько он, хотя никто из них и не мог проверить, что они знают и чего не знают. Поскольку, занимаясь поиском смысла слов методом игнорирования их смысла, все венгры были обречены на то, чтобы лишь что-то взаимно предполагать друг о друге, ведь все вместе они могли знать только то, что все они обречены на предположения относительно тех вещей, относительно коих ни один из них не знал, да и знать не мог, чего же они не знают о них, вместе взятые»[813].

Если использовать образный ряд и терминологию Надаша, в ситуации двоемыслия и кухонных разговоров превращение семейной истории в литературу было одним из немногих способов сделать личное знание общим и таким образом обрести общий исторический опыт, вербализуемый на примере одной семьи, но репрезентирующий тысячи индивидуальных судеб.

Глава 21 Трансильванские поэты группы «форраш» (forrás): «русский код» как один из факторов национальной и поколенческой самоидентификации [814]