Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Создание лирической маски Незванова представляется нам явлением, органически связанным с поэтикой Ласло Кирая 1980-х годов. В связи с этим периодом творчества Кирая Л. С. Сильвестер отмечает, что в результате языкотворческой игры в стихах поэта создается воображаемое пространство, которое «для „посвященных“ говорит также о повседневной реальности, положении национального меньшинства и политико-идеологических явлениях эпохи»[821]. В сущности, за сотворением авторской маски стоит именно эта установка на игру с подтекстом (вынужденное «перемигивание» с читателем), позволяющая ввести в заблуждение цензуру. Эта маска одновременно обеспечивает защиту поэту, принадлежащему к национальному меньшинству (в социалистической Румынии русское имя автора облегчало преодоление цензурных трудностей поэту, который относится к венгерскому меньшинству), и то же время позволяет автору почти открыто говорить и об актуальной трансильванско-венгерской ситуации 1980-х годов. В лирике Кирая 1980-х годов отсутствуют герои из национального прошлого и аллюзии к венгерской лирической традиции[822]. По нашему мнению, фиктивный образ автора и появляющиеся позже в связи с ним знаковые имена русской литературы (наряду с фиктивным персонажем Незванова в паратексте также фигурируют Сергей Есенин, Анна Ахматова или Борис Пастернак) в данном случае призваны заполнить именно этот пробел. «Русский код» позволяет поэту говорить о героизме нового типа, предлагающем новые измерения выживания, в которых страдание мыслится как одна из потенциальных реализаций судьбы в ситуации «здесь и сейчас». Еще более обобщенно можно сказать, что, поскольку в поэзии данного периода по цензурным причинам отсутствуют персонажи, представляющие венгерские национальные ценности, лирик обращается к традиции всемирной (и в особенности русской) культуры. Иначе говоря, элементы игры и цензурные ограничения совместно вводят в действие ту особую поэтологическую стратегию, которая будет характерной чертой творчества Кирая на протяжении нескольких десятилетий.

Присутствующие в стихотворениях элементы фиктивной биографии Незванова позволяют отнести его к тому же поколению, к которому принадлежали русские авторы, с которыми ведет интертекстуальный диалог Кирай[823]. Применительно к культурной и литературной истории США это поколение принято называть «потерянным». Если не как термин, то как метафорическое обозначение это слово может быть применено и для характеристики поколения тех русских поэтов, чье творчество актуализируется в поэзии Кирая. В стихотворении Есенина «Русь уходящая» лирический герой и сам определяет себя как представителя потерянного поколения, который вместе со своими сверстниками «очутился в узком промежутке». Анна Ахматова в своем стихотворении «De profimdis… Мое поколенье» (1944) подобным же образом формулирует опыт своего поколения в метафорической картине пропущенной весны:

Наше было не кончено дело,
Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,
До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть…

Этот обозначенный миг во времени – время опыта поколения, которое в молодости пережило Первую мировую войну, Октябрьскую революцию 1917 года и последовавшую за ней Гражданскую войну, а затем и опыт социального и культурного отчуждения. Чувство потерянности проистекает из несовпадения ожиданий и надежд, которые поэт питал в молодости, с реалиями взрослой жизни. Все это оказывает парализующее воздействие на личность, побуждает ее к молчанию, к стиранию воспоминаний о прошлом, потому что только так можно существовать в лишенном смысла настоящем.

Одним из общих переживаний этого поколения является чувство гибели родины, родительского дома. Проявляясь на мотивном уровне, оно становится выражением характерного для всего поколения чувства бездомности. Тоска по отчему дому, неизбежная разлука с ним является особо важной темой есенинской лирики: вспомним стихотворения «Где ты, где ты, отчий дом», «Да! Теперь решено» или «Русь советская», где эта тема проявляется в образах дома, унесенного историческим временем («дом мой завертел»), разрушающегося, ветхого («Низкий дом без меня ссутулится») или уже исчезнувшего, превратившегося в пыль («И там, где был когда-то отчий дом, / Теперь лежит зола да слой дорожной пыли»). «Край осиротелый» родной деревни одновременно связывается с сиротством души – «Ни в чьих глазах не нахожу приют» («Русь советская»), лирический герой называет себя пилигримом[824]. Образ отчужденного лирического героя, ищущего мира и успокоения, но уже в каком-то ином, находящемся вне мира сего измерении, и образ поэта-странника регулярно встречаются в лирике вышеупомянутых русских авторов (Сергей Есенин, Анна Ахматова, Борис Пастернак).