Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

…illúziótlan nemzedék,
túl az emberélet útjának felén,
nosztalgiákat túlélt
göcsörtös csapat…[831]

…поколение без иллюзий,
земную жизнь прошедшее за половину,
пережившая ностальгии
покрытая морщинами команда…

Потерянные или «загнанные в угол» мечты (“Töredék – I.” – «Отрывок – I.»), так и не пережитый период цветения (ср. с картиной цветения, до которого «оставалось лишь раз вздохнуть», – у Анны Ахматовой) приводят к растерянности, потере ориентиров, похожих на то, что мы встречаем у русских поэтов: “és azt sem tudja már, mi a remény, / mert nem lehet tudni ily korokban” («и он даже уже не знает, что такое – надежда, / потому что это невозможно знать в такие времена») (“Szonett” – «Сонет»). Неуверенности в настоящем сопутствует амбивалентное отношение к времени. Повторяющаяся лейтмотивом дантовская строка «земную жизнь пройдя до половины» (“az emberélet útjának felén” – «Сонет», «Главные силы») выражает жизненную ситуацию целого поколения, того, которое в зрелом возрасте, в середине жизни (в «весну жизни») оказалось парализовано, принуждено к молчанию и «защитному» притуплению памяти в условиях диктатуры. В то же время переживание боли воспоминаний и, как следствие, стремление забыть прошлое соединяются у Кирая с образом туманного будущего. Среди стихов, написанных под маской Незванова, лучшее выражение этого чувства безвременья мы находим в стихотворении “Vízhullám” («Водяная волна»).

Андраш Ференц Ковач[832]

«Уплывающие годы» («Водяная волна»), ситуация ненахождения в настоящем и одновременно непринадлежности ни к прошлому, ни к будущему определяет основную линию лирического героя и в поэтике Андраша Ференца Ковача. На это особое восприятие времени намекает заглавие его книги “Alekszej Pavlovics Asztrov hagyatéka” («Наследие Алексея Павловича Астрова», 2010), в котором, помимо указания на повторное использование маски чеховского героя[833], впервые появившейся в сборнике “Adventi fagyban angyalok” («Ангелы на рождественском морозе», 1998), упоминается и «наследие», что также добавляет создаваемому в произведениях сборника художественному миру некое загробное измерение, из которого звучит голос, «принадлежавший великому (утонувшему и утопленному) поколению русской лирики XX века»[834]. Упомянутое поколение – это поэты и писатели русского Серебряного века, в частности – подобно незвановским циклам Ласло Кирая – авторы, рожденные в 1880-1890-е годы, которые не раз упоминаются в сборнике. Назовем лишь некоторых из тех, кто присутствует в сборнике на уровне пара- и интертекста: Александр Блок, Владислав Ходасевич, Николай Гумилев, Анна Ахматова, а также Михаил Булгаков, Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Константин Вагинов. К этому же поколению в рамках своей игровой стратегии Андраш Ференц Ковач относит Астрова, назначив годом рождения своего литературного персонажа 1894 год. В завершающем прозаическом тексте книги “Búcsú és befejezés (Vallomás Alekszej Pavlovics Asztrovról)” («Прощание и завершение (Признание об Алексее Павловиче Астрове)») читаем следующее: «Alekszej Pavlovics… ismét nekem, rajtam keresztül diktálhatja megint önmagát, mert én, a való- és korszerűtlen magyar poéta, majd úgyis továbbírom, kiegészítem az ő oroszhoni feledésbe hullt költői életművét…» («Алексей Павлович… опять может диктовать самого себя мне, через меня, потому что я, нереальный и неактуальный венгерский поэт, и так допишу, дополню его канувшие в забвение в России поэтические труды…»)[835].

В представленных в книге стихотворениях первичным является, однако, не голос сотворенного Чеховым персонажа и даже не обязательно чеховский текстовый мир, а скорее – выросший из него и понимаемый как его органичное продолжение голос литературы Серебряного века. Три поэтические части книги – “Kolhiszi fénykép” («Колхидская фотография»), “Alkonyfény fémkeretben” («Закатный свет в металлической рамке») и “Pulvis et umbra” – пронизаны отсутствием этого голоса и этих авторов и реальностью исторических обстоятельств, сплетающей трагические писательские жизненные судьбы. Книга «Наследие Алексея Павловича Астрова» задумывалась как акт отрицания забвения, как реализация стремления сохранить и продолжить литературную традицию русского Серебряного века (при этом явно подразумевалась и незавершенность творчества Иштвана Бака, который в качестве переводчика знакомил венгерскую публику с лирикой Серебряного века, а в качестве поэта – дописывал и продолжал ее[836]). Таким образом, несмотря на то, что значительная часть стихотворений формально предстает перед нами как чеховский палимпсест, в формах лирической речи можно узнать лирику упомянутых поэтов Серебряного века, а также, в отдельных текстах, Пушкина и Лермонтова[837].