Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Традиционно образ дома наделяется семантикой защищенности и интимности. Однако в лирике вышеуказанных поэтов это значение образа дома проявляется только в отношении желаемого и представляемого будущего, достижение которого едва ли возможно из-за трагической атмосферы сотворенного мира. В последней строфе стихотворения Анны Ахматовой «Мы не умеем», написанного в 1917 году, палата предстает мечтой скитающейся пары:

Или сядем на снег примятый
На кладбище, легко вздохнем,
И ты палкой чертишь палаты,
Где мы будем всегда вдвоем.

А в стихотворении 1931 года Бориса Пастернака «Никого не будет в доме» надежда связывается с появлением в доме возлюбленной («Тишину шагами меря. / Ты, как будущность, войдешь»), которое должно преобразить пространство опустевшего, дышащего холодом дома («И опять зачертит иней, / И опять завертит мной / Прошлогоднее унынье / И дела зимы иной»)[825].

Тем не менее, в лирическом мире указанных поэтов, вследствие их трагического мировоззрения, ощущение единства поколения и творческой близости его членов возникает главным образом не из-за общности поэтологических принципов, а в результате сходства их жизненной судьбы и, как следствие, переживаний. Чувство «потерянности» и общность судеб вступают в действие как элемент, укрепляющий братство, и приводят к осознанию важности этого дружески-духовного сообщества.

Описанное выше ощущение жизни и связанные с ним поэтические мотивы также присутствуют в поэзии Ласло Кирая, в стихах, написанных под маской Незванова, хотя их сюжеты и перенесены в другое историческое время. Ощущение уязвимости и угрозы сопряжено со ставшим постоянным чувством страха, и именно этот мотив становится наиболее определяющим для незвановских стихов. Слово «страх» постоянно появляется в текстах Кирая, сопровождая описание почти каждого события настоящего: “félni megtanul” («научится бояться») (“Szeszélyes május” – «Капризный май»), “[f]élelem-nyomok” («следы страха»), “félelemeste” («вечер страха») (“Csend” – «Тишина»), “[f]élelemidőszámítás” («летоисчисление страха») (“Kafka naplója” – «Дневник Кафки»). По сути, начало незвановского стихотворения «Капризный май» метафорически[826]обрисовывает вызывающие страх события недавнего прошлого:

Álomgyűjtők gyűjtik álmaink.
Kutyavonítás, rossz ébredések.
Üzenet messze, régi telepekre,
mássá változott emberi neveknek,
felejtés peremén vak kapaszkodóknak[827]

.

Сборщики снов собирают наши сны.
Вой собаки, плохие пробуждения.
Послание вдаль, в старые поселения,
изменившимся людским именам,
слепо цепляющимся за край забвения.

Можно также упомянуть первое стихотворение цикла «Легенды о Незванове» – “Tavasz” («Весна»), в котором, в противоположность тем ассоциациям, которые, как кажется, должны актуализировать заглавие текста, создается атмосфера полной опустошенности и беззащитности:

Jönnek és némán egy perc alatt
Elveszik, ami még megmaradt.

Vadászok szerelmes sóhaja.

És a lelőtt vad, ő maga[828].

Приедут и молча за минуту
Заберут, что еще осталось.

Довольный вздох охотников.

И застреленная дичь – он сам.

Образ дома, который является центральным в цитируемом стихотворении (а в пределах сборника, как и в есенинской лирике, иногда соединяется на мотивном уровне с образом собаки[829]), проходя через весь цикл, несет следы опустошения. Конфискация, раскулачивание и вынужденный уход из дома, составляющие общий исторический опыт XX века во всей Восточной и Центральной Европе, придают образу дома трагическое звучание, подобно тому, как это происходило в русской поэтической парадигме начала века[830]. А продолжением образов «вздрогнувшего дома» (“Csend” – «Тишина»), «заброшенного, безотрадного», «пустого дома» (“Emlékek háza. Csehov” – «Дом воспоминаний. Чехов») в лирической речи является момент ухода из дома и вынужденного отправления в путь.

Несмотря на то, что чувство любви занимает особое место в незвановской лирике (целый ряд стихов адресован некой Тане Смирновой), вырисовывающаяся любовная линия все же не может возобладать над чувством безнадежности, доминирующим в отдельных сборниках. При этом потеря надежд и иллюзий артикулируется как общий опыт поколения в стихотворении “Derékhad” («Главные силы»):