Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Под этим свидетельством Николая Старшинова (1924–1998) дата – 1944. Автору едва исполнилось двадцать, и был он из «лобастых мальчиков невиданной революции», которые, собственно, и составляли нещадно прореженную войной ратную массу. Родившиеся после Октября, они были, по строчке М. Кульчицкого, «советской расы люди» и в другой жизни, кроме советской, себя не видели, но воевали они не только за власть и строй, но прежде всего за отечество, своих родных и близких, идеалы добра и человечности, о чем афористично выразился творец «Василия Теркина»: «Бой идет святой и правый, / Смертный бой не ради славы – / Ради жизни на земле».

Потому-то у его участников и было право на символику и пафос, которые в ином жизненном контексте могли показаться барабанной риторикой:

Ну и времечко было!
Эпоха была!
Времена!
Впрочем, было ли что-нибудь
лучше и выше,
чем то правое дело, справедливое наше,
чем Великая Отечественная война!

(Б. Слуцкий, 1919–1986)[250]

«Громкие чувства» и масштабная образность были оплачены кровью, прямым участием в историческом действе. Вот строки Александра Межирова (1923–2009): «Я сплю, / положив под голову / Синявинские болота, / А ноги мои упираются / в Ладогу и Неву»[251]. А вот не менее масштабная констатация Михаила Львова:

Ты прошел от Польши и до Волги,
И от Волги обратно до Польши,
И дальше,
И ты видел, сколько земли на земле[252]

.

Такая, как в этих стихах, реально историческая мотивировка пафосных строк отнюдь не исключала для ими обозначаемых эмоций, помыслов, состояний и более глобальных координат. Вспомним хрестоматийное «Его зарыли в шар земной…». Скрижальная образность стихотворения Сергея Орлова (1921–1977) вызывает ассоциации со строчками «Баллады разумного старика» Мирона Левина (1917–1940), умершего за четыре года до того, как не раз горевший в подбитой машине, но счастливо избежавший гибели танкист напишет этот реквием. Знал или нет С. Орлов те строки, напечатанные «Литературной газетой» (1939. № 35. 26 июля): «…Но час пробьет, и я умру. / Поплачьте надо мной / и со слезами поутру / заройте в шар земной», – не важно, как не важно, кто первым вывел на бумаге «белеет парус одинокий» или «гений чистой красоты». Существенней другое: война акцентировала почти библейскую соизмеримость, казалось бы, несоотносимого: всего земного мира и мира личности. И эта у многих авторов проступающая сближенность не была фальшиво-монументальной еще и потому, что в большинстве случаев она не имела романтической подсветки, а то и вовсе исключала таковую, хотя во второй половине 1930-х романтические настроения давали о себе знать в стихах не одного студента «красного лицея», каким не без оснований считали тогда ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории).

Заостряя, можно сказать, что в годы Второй мировой наша поэзия разминулась с прежде сильными в ней, особенно в 1920-е годы, романтическими упованиями и, пожалуй, бесповоротно: позднейшие романтические отзвуки в стихах Б. Окуджавы, Н. Матвеевой, Ю. Кузнецова выглядят, скорее, опять-таки теми исключениями, без которых не обходится правило.

Конечно, и в годы самой войны стихи не чурались романтизма (или – что отчасти ему близко – литературности). Так, памятное начало знаменитого стихотворения Семена Гудзенко (1923–1953) «Перед атакой» («Когда на смерть идут – поют, / а перед этим можно плакать…»), очевидно, апеллирует к реальности не столько боевой, сколько поэтической – в частности, строчке В. Хлебникова «Когда умирают люди – поют песни». Не менее впечатляющая концовка этих стихов («Бой был коротким. А потом / глушили водку ледяную, / и выковыривал ножом / из-под ногтей я кровь чужую») ситуационно куда более достоверна и впрямую соотнесена с тем комплексом выраженных в них чувств, которые очевидно не героичны, а для мирного сознания даже постыдны:

Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо[253]

.

Вот здесь-то и входит в стихи жестокая правда эпохи. В дни предыдущей мировой войны Н. Тихонов (1896–1979) мог, следуя гумилевским урокам поэтической и ратной доблести, самоуверенно бравировать:

О смерти думать бесполезно,
Раз смерть стоит над головой.
Я бросил юность в век железный,
В арены бойни мировой[254]

.