Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Автор этой главы сидела в ложе для гостей перед началом «часа Памяти» и слышала, как взволнованно переговаривались блокадники с медалями «За оборону Ленинграда» на груди, ветераны Великой Отечественной, узники фашистских гетто и концлагерей, видела, чувствовала, какая энергетическая волна памяти и сопереживания накрывает зал. «Мы склоняем головы перед жертвами этой войны, перед всеми погибшими и замученными, перед всеми, кого преследовали за политические убеждения, расовую принадлежность, перед всеми, кто перенес тяготы принудительных работ и ужасы лагерей для военнопленных, – говорил президент бундестага. – Но нас все эти десятилетия не оставляет вопрос: как стало возможным такое расчеловечивание?» Передавая слово Даниилу Гранину и благодаря его как за мужество на фронте, так и за создание вместе с Алесем Адамовичем «Блокадной книги», Норберт Ламмерт подчеркнул: правду о блокаде Ленинграда долгое время не знали на западе Германии, символом войны на Восточном фронте для немцев был лишь Сталинград. В несколько ретушированном виде о блокаде узнавали в ГДР. Правду о блокаде во всей ее полноте необходимо знать всем, и не только в Германии. «Вы писали, что путь к примирению занял у вас гораздо больше времени, чем длилась сама война, – подытожил председатель бундестага. – Я благодарен, что вы все-таки проделали этот путь и сегодня вы здесь»[291].

Гранин говорил как солдат – не как завоеватель, но как освободитель. Он вспоминал:

На стенах Рейхстага еще читались надписи наших солдат, среди них запомнилась мне одна примечательная: «Германия, мы пришли к тебе, чтобы ты к нам не ходила». За эти годы я стал другим. У меня появились в Германии друзья. Здесь переводили и издавали много моих книг. Процесс примирения был не прост. Ненависть – чувство тупиковое, в нем нет будущего. Надо уметь прощать, но надо уметь и помнить. Вспоминать про годы войны тяжело, любая война – это кровь и грязь. Но память о погибших миллионах, десятках миллионов наших солдат необходима. Я только недавно решился написать про свою войну. Зачем? Затем, что в войну погибли почти все мои однополчане и друзья, они уходили из жизни не зная, сумеем ли мы отстоять страну, выстоит ли Ленинград, многие уходили с чувством поражения. Я как бы хотел им передать, что все же мы победили и что они погибли не зря. В конечном счете всегда торжествует не сила, а справедливость и правда[292].

В этом – творческое и, вероятно, человеческое кредо Гранина. Таким образом, диалог Д. А. Гранина сквозь поколения, раскрытый в интервью с ним, содержит в себе отзвуки его самопознания и самоанализа, свидетельствующие о непрекращающемся процессе познания писателем самого себя, как сам же он и признавался: «Не всегда удается, сами поиски себя уже доставляют удовлетворение, и ты становишься другим»[293]. Вот эта способность Гранина – не изменяя себе становиться другим – и стала лейтмотивом диалога, залогом его внепоколенческой успешности. Используя формулировку замечательного философа и историка, героя французского Сопротивления Марка Блока, можно сказать, что на протяжении всей жизни Гранин, размышляя над «сложными вопросами истории», в том числе и той, актором которой сам он был, сдавал «экзамен совести»[294]. Делал это добровольно, без ретуши времени, без умолчаний, нередко – беспощадно по отношению к пережитому и к самому себе. Иначе такой экзамен сдать невозможно.

Глава 7 «Замолченное поколение»: судьба представителей послевоенной литературной эмиграции в латинской америке

Поэтесса Валентина Синкевич признавала: «Русской эмиграции, можно сказать, повезло: одна волна сменяет другую, образуя преемственность, без которой не может продолжительно жить ни одна культура вне языковой среды»[295]. Именно русский язык, религия, символьные ритуалы и памятные даты, художественная литература были важными компонентами сохранения национальной идентичности и исторической памяти разных поколений людей, объединенных единым кодом языка и культуры.