Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

В одном московском издательстве одна откровенная дама… честно сказала мне нечто вроде: «Конечно, у вас есть интересные находки, многие наши переводчики более средние, но они под боком, а вы за тридевять земель, да мы и своих-то не очень обеспечиваем работой». И наверняка подумала: «Странный человек, немолодой, а тратит столько времени на мало котирующуюся работу. Охота ему!»[392]

Другое дело, до которого у Рутминского «была охота», дело также малоперспективное в советские времена, это поиск литературы, связанной с творчеством поэтов Серебряного века. Первые издания, редкие издания, самиздат, переписка и подобные материалы он продолжал искать повсюду. Имеются упоминания об этом и в сохранившихся письмах к рижскому другу:

Сейчас… все книги можно достать, но не купить просто так. Купил ли ты себе Мандельштама? Я – да, но это была такая авантюрная эпопея, что я было совсем махнул рукой, и вот тогда господь меня пожалел (из письма 1974 г.).

…До 9 августа направлюсь в Планерское, сиречь Коктебель. Во-первых, местечко прелестное – «сумасшедших скал колючие соборы повисли в воздухе, где шерсть и тишина», бухты древней Киммерии с чудными пляжами, во-вторых, Волошин, стихами коего я надеюсь пополнить свою довольно солидную коллекцию оных. К Волошину 20-х годов, мало кому известному, я питаю огромную слабость, в очень большого мудреца и удивительного поэта вырос он после революции. (Зло берет, читая статью Орлова в № 10 «Воплей» (сноска внизу страницы: «Вопросы литературы». – Авт.), где автор считает Волошина головным, холодным эстетом, ставит его ниже Кузмина и т. д.). С вдовой поэта я знаком. Ты не был в Коктебеле? Советую (из письма 1967 г.).

Обретение В. Рутминским почти полного «собрания сочинений» Максимилиана Волошина в то время, когда никаких изданий поэта у нас в стране еще не было, – это отдельный, уже литературоведческий, изыскательский сюжет его биографии. Несколько лет подряд в конце 1960-х годов предпринимались им поездки в Крым, и с разрешения вдовы Волошина, Марии Степановны, переписывались от руки из пяти коктебельских томов, «в грубую дерюгу переплетенных», стихи «неизвестного поэта»[393]. В 1992 году В. С. Рутминский принимал участие в подготовке публикации стихотворений и поэм М. Волошина[394].

Поэт-переводчик и литературовед В. С. Рутминский попал, если несколько детализировать высказывания Ю. Левады, в «пульсацию» исторического литературного процесса, когда его труды дошли до читателя через годы[395]. Их задержка в пути объясняется как социально-политическими препятствиями, непреодолимыми для автора, так и его собственным выбором поля творчества и поведенческой модели. В «современной… насыщенной потрясениями и поворотами» истории в общности военного поколения, с которой исторически связана, конечно, и биография Виктора Рутминского, исследователи выделяют «значимую группу», «формирующую образцы или рамки поведения и мысли». Это – группа тех, «кто прошел фронт в звании младших офицеров», испытал школу ответственности, «сформировавшую зерна сомнений и самостоятельность мысли», группу, примкнувшую впоследствии к шестидесятникам[396]. Что касается Рутминского, то мысль его работала неординарно «с младых ногтей». И хотя принадлежал он к символической общности военного поколения, нравственной и эстетической опорой для него всегда был Серебряный век, аксиологической основой – смыслы, рожденные эпохой модерна. Его несовпадение с военным поколением драматично, он словно смотрел в другую сторону – рубежа XIX–XX веков, когда жили более понятные ему люди, так же, как он сам, не сумевшие закрепиться в «новом мире».