Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Признание все же пришло к В. С. Рутминскому, но уже на закате его жизни. В 1990-е годы, когда произошло полнокровное возвращение в российский литературный процесс писателей и поэтов Серебряного века, он, наконец, смог донести до слушателей огромные знания о Н. Гумилеве, М. Волошине, В. Иванове, 3. Гиппиус, И. Северянине, О. Мандельштаме и о других поэтах эпохи модерна, получил возможность реализовать свой самобытный лекторский дар, читая лекции студентам двух вузов Екатеринбурга.

Невозможно не упомянуть также о просветительской деятельности литературоведа, оставившего яркий след в умах и душах его учеников, друзей, слушателей, приходивших на его выступления в музеи и библиотеки города. В 1999 году В. С. Рутминскому была присуждена премия губернатора Свердловской области «За достижения в области литературы и искусства». В 2000 году вышел миниатюрный пятитомник очерков о поэтах Серебряного и постсеребряного века[397].

Уже после ухода Виктора Сергеевича Рутминского из жизни в миниатюрном издании были опубликованы «Польские повести»[398]. В 2000-е годы наследие В. С. Рутминского пополнилось двухтомником «Русские поэты»[399], вместившем в себя 44 блестящих очерка о поэтах Золотого, Серебряного и постсеребряного веков (среди последних – Тарковский, Коржавин, Окуджава, Бродский и др.); выпущенным небольшим тиражом аудиодиском, содержащим лекции (54 часа), прочитанные в УрГУ и на Свердловском областном радио[400]; сборником поэтических переводов[401]; коллекцией из 10 видеодисков с его лекциями и выступлениями, благодаря которым сегодня можно увидеть живого Рутминского, услышать его глуховатый голос и характерные интонации, несущие слушателю строчки любимых им поэтов[402]. Увековечена память литературоведа и в названии улицы. В одном из новых районов Екатеринбурга есть поэтический квартал, украшенный именами Волошина, Цветаевой и Рутминского.

Глава 9 Анна Ахматова сквозь поколения XX века: история взаимоотношений [403]

Так сложилось в истории русской литературы, что каждому новому, прежде всего поэтическому поколению «отпускается» короткий век – не более десяти лет. Этой мыслью пронизана книга В. С. Варшавского «Незамеченное поколение»: «У литературного или исторического поколения обычно короткий век, десять лет, от силы пятнадцать, и на авансцене оно сменяется следующим»[404]; «Обыкновенно поколение отмечается тем десятилетием, в течение которого оно, так сказать, „действует“, окрашивая эти годы своим собственным, присущим только этому поколению цветом, – отсюда „люди сороковых годов“, шестидесятники, семидесятники и т. д.»[405].

Давид Самойлов в предисловии «Времена Ахматовой» к книге 1989 года «Я – голос ваш…» (одной из первых, в которой были опубликованы и «Реквием», и один из ранее не публиковавшихся вариантов «Поэмы без героя») также замечает: «Ахматова старше моих поэтических ровесников на тридцать лет и на три поэтических поколения»[406] – и конкретизирует свою мысль: «Поэтические поколения формируются обычно лет десять. По какой-то опять-таки странности в России этот срок совпадает с хронологическими десятилетиями: поэты девяностых, десятых, двадцатых годов. Потом поколения распадаются, и растут уже отдельные поэты, сколько кому судьба отпустит жизни и писания стихов»[407]. В случае с Ахматовой ее «привязка» к поколению только «десятых годов» жестко усугубляется хорошо известными внелитературными причинами, которые также проговариваются Д. Самойловым: «Даже мы, молодые поэты, именовавшие себя „поколением сорокового года“ – Кульчицкий, Коган, Слуцкий, Наровчатов, – не числили ее в действующей поэзии, а где-то в прошлом, в истории литературы. Мы, конечно, прочитали и наизусть знали стихи из ее первых книг. Благодаря многим обстоятельствам нашего литературного воспитания уже сложился некий стереотип в восприятии ее творчества. Его не могли побороть даже незнакомые нам стихи из довоенных „Шести книг“»[408].

В августе 1961 года Ахматова сама высказывает озабоченность заключением ее в одно десятилетие (1912–1922): «Он (Штаммлер. – Авт.) отводит мне одно десятилетие… и я оказываюсь современницей Блока и Гумилева, т. е. на поколение старше Мандельштама (1938) и Цветаевой (1941). Он не догадывается, что и Постановления 46 г. не могло быть, если бы мои стихи не были связаны с текущей поэзией»[409].

Мысль о жестких хронологических сроках литературного поколения обычно сопровождается не менее устойчивой и характерной для отечественной словесности мыслью о трагической судьбе каждого из называемых поколений. Причем, это характерно как героям генерации, так и тем, кто осмысляет судьбу ее. Достаточно вспомнить знаменитый мартиролог И. Бунина или финал «Нездешнего вечера Цветаевой»: «…все заплатили…Гумилев – жизнью, Есенин – жизнью, Кузмин, Ахматова, я – пожизненным заключением в самих себе, в этой крепости – вернее Петропавловской»[410].