Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

«Поэма без героя», пространство которой с каждой из девяти известных редакций вмещает все большее число имен, аллюзий и интертекстуальных отсылок, включая прозаические фрагменты, оставшиеся в «Прозе о Поэме», позволяет наиболее полно проиллюстрировать работу механизмов памяти, затрагивавшей образы ахматовского поколения. В качестве примера можно посмотреть на варианты прозаической ремарки к главе четвертой и последней первой части – «Девятьсот тринадцатый год. Петербургская повесть». Впервые ремарка появляется в структуре «Поэмы» в пятой редакции и с минимальными изменениями остается в следующих редакциях. В первой версии 1956 года: «…угол Марсова Поля. Дом построенный в начале 19 в. бр. Адамини, в кот. будет прямое попадание авиабомбы в 1942 г. (Бюро Добычиной). Новогодняя ночь. Горит высокий костер. Слышен колокольный звон от Спаса на Крови. На Поле за метелью призрак зимнедворского бала. Полонез» (стертое впоследствии продолжение: «По улице совершенно реально возвращаются в свои казармы курносые павловцы. Поют»)[431]. Любопытно сравнить этот текст с материалами в «Записной книжке», датированными декабрем 1961 года, когда поэт вновь возвращается к зимнему петербургскому маскараду 1913 года, вплетая в его образы упоминание об эссе М. Цветаевой «Нездешний вечер», написанное в 1936 году. Вся ремарка полностью повторяется, не вычеркнутым остается предложение о павловцах и появляется бесконечная галерея образов, относящихся к поколению Серебряного века, некоторые представлены в сценических амплуа, другие – сошли с полотен художников: «В окна „Бюро Добычиной“ смотрят, ненавязчиво мелькая, ожившие портреты: Шаляпин в шубе, Мейерхольд (Григорьева), А. Павлова – лебедь, Тамара Карсавина, Саломея, Ахматова Альтмана, Лурье Митурича, Кузмин, Мандельштам Митурича, Гумилев Гончаровой, Блок Сомова, молодой Стравинский, Велимир I, Маяковский на мосту, видно, как Городецкий, Есенин, Клюев, Клычков пляшут „русскую“, там „башня“ В. Иванова (есть, Фауст, казнь), будущая Мать Мария – Лиза Караваева читает „Скифские черепки“. <…> (Марина встречает 1913 год у Чацкиной – Нездешний вечер). Фауста уводит Мефистофель, Дон Жуан проваливается вместе с Командором. Блока уводят какие-то 12 человек. Мейерхольда – двое. <…> Вот они и прорвались… в „Триптих“. <…> Плохо, конечно, что в таком виде число этих персонажей ничем не ограничено. Каждый может почудиться прохожему в оснеженном волшебном новогоднем окне»[432]. Череда портретов, превращающаяся в образы плясок, встреч на знаменитой «башне» В. Иванова, действительно, не предполагает конца («число персонажей ничем не ограничено» и «Читатели и зрители могут по желанию включить в это избранное общество всех, кого захотят. Например, Распутина, которому Судьба в виде шарманщика показывает его убийство»)[433].

Примером вариативности поколенческих образов в «Поэме» может служить знаменитая полустрофа из первой части, в поздних редакциях увеличившаяся вдвое, по сравнению с первыми:

Этот Фаустом, тот Дон-Жуаном,
А какой-то еще с тимпаном
Козлоногую приволок.

(первая редакция, 1942 год)[434]

Этот Фаустом, тот Дон-Жуаном,
Дапертутто, Иоканааном;
Самый скромный – северным Гланом,
Иль убийцею Дорианом
И все шепчут своим Дианам
Твердо выученный урок,

(девятая редакция, 1963)[435]

Общеизвестно, что за псевдонимом Дапертутто скрывается Всеволод Мейерхольд, которого в прозаической ремарке, приведенной выше, «уводят двое». Важно, что узнаваемые маски современников Ахматовой оказываются рядом с литературными героями, связанными с ее поколением (можно предположить, что за упоминанием героя К. Гамсуна «северного Глана» скрывается аллюзия на раннего Гумилева). Фауст и Дон-Жуан, позволяющие выстроить долгий ассоциативный ряд, включающий Блока и Пастернака, символизируют важнейшую для «Поэмы без героя» и для восприятия поэтом судьбы своего поколения тему возмездия.

Наращение собственных имен в полустрофе, за которыми стоят литературные сюжеты и называемые Ахматовой прототипы, кажется синхронным прозаическим строкам из «Записных книжек». Образы представителей поколения, мысли о его судьбе, стремление вспомнить и закрепить память в поэтическом слове – все это обусловливает возвращения Ахматовой в различные точки видения: «башню 40-го года», когда уже известно место встречи М. Цветаевой 1913 года, в канун 1914 года, оборачивающегося 1941-м. Тема поколения становится для поэта одним из способов выполнения поэтической миссии, а также воплощения незавершимой, постоянно обновляющейся работы механизмов памяти.